Действительно, все эти моменты важны в жизни героя. Но что причина, что следствие? Уточним ход событий! Зилов узнает о своей смерти от Димы, встречает мальчика с венком, начинает вспоминать прошлое. Такова логика пьесы, хотя логика реальной жизни иная: то, что отразили воспоминания, предшествовало этим событиям. Для чего понадобился драматургу этот прием? Для чего используется и прием ретроспекции?

      И то и другое, как мы выясняем, служит одному: увидев страшный символ смерти в начале пьесы, мы с напряжением ждем, как будет объяснено его появление. Это объяснение мы найдем в воспоминаниях Зилова, воспринимаемых как исповедь героя.

      — Прежде чем обратиться к столь значимым для понимания героя воспоминаниям, мысленно обратимся к себе. Что обычно отражают наши воспоминания? Не правда ли, это всегда очень личное? Они и возникают в связи с тем, что нам близко, небезразлично. Память то цепко и держит, что было для нас чем-то очень значимым, сокровенным. Что же возникает в воспоминаниях Зилова? Можно ли назвать ярким первое воспоминание? Нет, оно совершенно лишено этого свойства. Мы узнали, что Зилов с нетерпением ждет охоты («Как дожить — не представляю»), получает квартиру, что ему смертельно надоела Вера, что он завидует меткому глазу и твердой руке Димы («Мне бы так!»), приглашает друзей на новоселье. Вроде бы жизнь, но какая-то пустая и даже горькая. Отчего это впечатление?

      В новый дом Зилова пришло счастье? Где же оно потерялось? Когда?

      «Галина. Мы здесь заживем дружно, верно?
      Зилов. Конечно.
      Галина. Как в самом начале. По вечерам будем читать, разговаривать… Будем?
      Зилов. Обязательно».

      Значит, было оно? Были любовь и надежды? Хрупкость и изящество отмечает автор в Галине. «Это качество, — читаем в ремарке, — несомненно, процветавшее у нее в юности, в настоящее время сильно заглушено работой, жизнью с легкомысленным мужем, бременем несбывшихся надежд».

      Они еще теплятся в Галине? Да, но дежурные зиловские «Конечно», «Обязательно», фразы «Я не против», «Это не проблема» в ответ на тоску жены о ребенке почти приглушают огонек этих надежд.

      Может, радостно, празднично на новоселье? Нет, и разговоры ни о чем, и пожелать новоселам нечего, и добрых традиций никто не помнит.

      Вера всех называет аликами. Смешно или горько? А Веру Зилов «сбывает» одновременно и Кушаку, и Кузанову…

      А есть ли в этом воспоминании сцена, которая наполнена живым, искренним чувством героя? Да, когда речь идет о том, «что он любит»!

      …Саяпин развернул сверток. В нем оказались предметы охотничьего снаряжения…
      Зилов (принимая подарок). Это —  да, это —  уважили… Да-а. Вы правы. Утиная охота — это вещь».

      Что прибавляет эта короткая сцена к нашим впечатлениям о Зилове? Смягчила ли его радость наши первые ощущения?

      — Обратили ли вы внимание, как одна и та же мелодия, в ремарках автора, из траурной преображается в бодрую и веселую? Какой мелодией завершается это воспоминание? Как, по вашему мнению, это связано с авторским замыслом?

      О чем второе воспоминание Зилова? Оно связано с подписью под липовым документом («Ерунда. Проскочит… Спихнуть — и делу конец»), письмом отца и знакомством с Ириной.

      Зилов комментирует письмо отца («Посмотрим, что старый дурак пишет… Ну-ну… О, боже мой! Опять он умирает… Разошлет такие письма во все концы и лежит, собака, ждет»), а мы попросим школьников поделиться впечатлениями от этого комментария — свидетельства омертвления души: бессердечия, цинизма, сыновнего предательства.

      — Преображается ли эта только что холодная, мертвая душа при встрече с Ириной? — спросим ребят. Автор подчеркивает в ней непосредственность, доверчивость, искренность. А в Галине, как вы помните, хрупкость. Не кажутся ли вам похожими эти героини? Тогда почему об Ирине Зилов говорит Саяпину: «Такие девочки попадаются нечасто… Она же святая. Может, я ее всю жизнь любить буду — кто знает?», а на звонок жены отвечает: «Ну что случилось?.. Увидеться? Сейчас!.. Это невозможно… Срочная работа. Отчет… Что? Ребенок?.. Ну рад… Да рад я, рад… Ну что тебе — сплясать?.. Увидеться?.. Ведь не сию же минуту он у тебя будет… Что?.. Подожди!.. Ну вот, уже разобиделась»? Игра, обман, предательство — что видится вам за этими словами и поступками?

      С неподдельным интересом обсуждают ребята и следующее воспоминание героя, сцену, когда Галина уличает мужа во лжи, а он совершенно очевидно врет. Им нелегко понять, насколько Зилов лжив, насколько искренен. В азарте игры (с некогда любимым человеком!) он так увлекается, что заражает Галину своим воспоминанием, заставляет ее верить, что пепельница — букет цветов, а он — влюбленный юноша. От неестественности, лживости происходящего корежит читателей. Понимает фальшь и Галина, которой больно и горько оттого, что муж не может вспомнить самых главных им сказанных тогда слов, что он срывается и грубо привлекает ее к себе.

      — Понимает ли Зилов страшный смысл происшедшего?
      Запоздало, но понимает. Что говорит он об этом понимании? И что открывает оно нам в Зилове?

      Привлечем внимание учащихся к авторским ремаркам, завершающим каждое из воспоминаний.

      Первое. Зилов пьет пиво, сидя на подоконнике. Вдруг поднимается и швыряет плюшевого кота в угол комнаты.
      Второе. Зилов поднимается. Ходит по комнате. У венка останавливается. Некоторое мгновение стоит перед венком.
      «Зилов. Пошутили, мерзавцы!»
      Третье. Закинув руки за голову, лежит на тахте.
      Последняя ремарка, может быть, самая сдержанная, но следующая за воспоминанием сцена свидетельствует: реальность (венок) и воскрешенное в памяти привели Зилова в смятение, он мучится, чувствует себя одиноким: «Дима?.. Откровенно говоря, отвратительное настроение… Ты знаешь, что они мне принесли?.. Венок… Друзья! Разве это друзья?.. Скажи, старик, как ты ко мне относишься?.. А я… я так скажу. После вчерашнего я остался один…»

      «Вампилов строит характеры своих героев таким образом, что разница куража и серьеза, боли и насмешки непреодолима. И это принципиально для драматурга, — пишет Е. Гушанская. — Дело в конечном итоге заключается не в том, чтобы решить, влюблен герой или гаерствует, а в том, что писатель предлагает характер человека, в поведении которого восторженность и цинизм, искренность и ложь, высокость порыва и низменность поступка слиты воедино».

      С этой точки зрения посмотрим еще одну сцену — воспоминание, когда Зилов прощается с уезжающей Галиной, оскорбляет и унижает ее и тут же произносит свой страстный самообличающий монолог: «Я сам виноват, я знаю. Я сам довел до этого… Я тебя замучил, но, клянусь тебе, мне самому опротивела такая жизнь… Ты права, мне все безразлично, все на свете. Что со мной делается, я не знаю… Не знаю… Неужели у меня нет сердца? Да, да, у меня нет ничего — только ты, сегодня я это понял, ты слышишь?» — обращается он к жене, ожидая в это время Ирину. И уже к ней, думая, что говорит с Галиной, обращает полные чувства слова: «Я возьму тебя на охоту… Знаешь, что ты там увидишь?.. Такое тебе и не снилось… Ты увидишь, какой там туман… А когда подымется солнце?! О!.. А ночь? Боже мой! Знаешь, какая там тишина? Тебя там нет… Нет! Ты еще не родился. И ничего нет. И не было. И не будет…»

      Сталкиваются различные точки зрения на героя Вампилова: искренен или нет, верить или нельзя; почему ушла Галина, значит, не поверила?

      В спор учащихся между собой внесем и элемент обсуждения различных трактовок этой сцены в критике. Это делает их работу еще более интересной, заставляет вникать в логику и аргументацию достаточно авторитетных исследователей, определять свое, личное отношение к различным позициям.

      В этой сцене вновь возникает мотив охоты. Двойственную природу ее раскроем в беседе с учащимися.

      Охота соединяет человека с природой, с охотой связаны восторг от красоты рассветов и закатов, от запаха трав и цветов, от красок леса и неба, от тишины… Если в природе мы так чувствуем ее и себя, значит, в ней очищаемся от суеты, наносного, ненастоящего, дурного в себе — нравственно очищаемся. Но охота — это ведь еще и погоня, преследование и смерть, которую несет охотник, это дозволенное, разрешенное убийство! А Галина, жена Зилова, говорит, что он ни разу не убил даже маленькую птичку. Он же жалеет, что не способен убить, завидует хладнокровию Димы. Так что же для него охота? Ведь не хобби, как сказал Кушак.

      При всей непохожести, разнообразии оценки учащихся очень интересны. Одни приходят к выводу о том, что не охотничья страсть, видимо, главное здесь, среди природы, а человеческая потребность быть самим собою, не лгать, ощутить всю полноту своих чувств, яркость восприятия мира. Другие считают, что, собираясь на охоту, Зилов надеется, что сумеет наконец-то выстрелить так же твердо и хладнокровно, как Дима. Третьи размышляют: парадокс, наверное, в том и заключается, что на охоте Зилов вряд ли когда-нибудь сможет убить, а вот в жизни — он бьет без промаха: по жене, по так и не родившемуся ребенку; по Ирине, когда отказывается от нее и предлагает, как товар, своим друзьям; по Вере, отношение к которой — как к надоевшей вещи.

      Старая истина: творимое тобою зло вернется к тебе — приобретает в пьесе Вампилова и зловещее воплощение. Телеграмма-соболезнование от друзей — это тоже бумеранг свершенного Зиловым зла.

      Итог? Решение о самоубийстве, которое автор герою осуществить не дает.

      — Выделяют ли Зилова его переживания, его понимание, что дружбы среди них никакой и нет («Друзья и друзья, а я, допустим, беру и продаю тебя за копейку. Потом мы встречаемся… И ты идешь со мной выпить… хотя ты прекрасно знаешь, откуда у меня эта копейка»), его вызывающие высказывания «Кого вы тут обманываете? И для чего? Ради приличия? Так вот, плевать я хотел на ваши приличия! Слышите!», обращенные к себе и к другим вопросы из среды его друзей? «Среди своих чужой» — так назвал критик В. Толстых Зилова. Согласны ли вы с таким определением?

      Если Зилов «чужой среди своих», то он «наш близкий родственник», считает Б. Сушков, «и является выразителем нашей общей проблемы, и мы все — актеры и зрители — должны вместе с ним сделать выбор: или принять «ультиматум» официанта, или дать ему смертельный бой. Или всем нам окончательно «успокоиться» и «не волноваться», что бы ни происходило с нами, страной и всем миром, или уж окончательно разволноваться и дать строгий отчет своей совести, оторвать в своей душе — как бы ни было больно и стыдно — живую плоть от мертвой, разрушить мертвящее равнодушие среды и почувствовать себя ответственным за свою судьбу, судьбу своей страны и всего мира… И когда встречаешь в рецензиях на «Утиную охоту» сакраментальный вопрос: «Кто он, Зилов?» — ответ напрашивается сам собой: Зилов — это все мы, по крайней мере очень многие из нас — и ровесники Зилова… И моложе его лет на 10—20, ибо социальная, экономическая, общественно-политическая система, сформировавшая зиловых всех категорий и возрастов, продолжает действовать». Как учащиеся относятся к этому утверждению?

      Обращаемся к финальной сцене. Как истолковать ее? Оставляет ли автор надежду на возрождение Зилова?

      «Плачет он или смеется, понять невозможно, но его тело долго содрогается так, как это бывает при сильном смехе или плаче… Он поднимается, и мы видим его спокойное лицо. Плакал он или смеялся — по его лицу мы так и не поймем».

      Трижды повторяет автор это «плачет или смеется»: от истолкования этих слов зависит судьба героя, какой мы ее представляем, уже за рамками пьесы.

      У наших учащихся оно разное. И не будем настаивать на верности только одного. Наше прочтение — еще одно в многочисленном ряду истолкований неоднозначного финала пьесы Вампилова. Здесь, в этом толковании, наша индивидуальность проявляется особенно ярко. Познакомим ребят с переосмыслением финала О. Ефремовым, поскольку и в нем отразилась личность истолкователя, его нравственные представления: «У Вампилова Зилов последней своей репликой — соглашением идти с официантом Димой на утиную охоту — уничтожается окончательно. Полным спокойствием после отчаянного душевного вопля, после попытки самоубийства, жутким спокойствием и готовностью убивать он приравнен к Диме, к хладнокровному убийце с маской добродетели на лице. Я прекрасно сознавал остроту и силу такого «опережающего» финала. И все же опустил финальную точку, чтобы возникло многоточие открытого трагического конца. Мое актерское, человеческое чувство не могло смириться с полным превращением героя. Такой человек, как Зилов, может захлебнуться тоской, может потерять веру в людей, в целесообразность жизни, но он не может стать Димой, охотником, убийцей. Это все же люди разных социальных пород. Тут другая кровь. Мне хотелось открытым финалом вызвать в зрителе трагическое напряжение, если хотите, нравственное содрогание…»^.

      — Согласны мы или нет с такой трактовкой? Дает ли автор право на нее?

      Обратили внимание на первую авторскую ремарку: «Городская квартира в типовом доме… Мебель обыкновенная… В окно видны последний этаж и крыша типового дома»? Какой знак подал нам здесь автор, повторяя одну и ту же деталь? О чем он нам этим сказал?

      Конечно же, и о типичности этой обстановки, и о типичности семьи и того, что здесь произойдет, и тех, кто в этом участвует. Но главное — о типичности, обыкновенности вот такой нашей жизни: когда вроде бы интеллигенты на поверку оказываются вовсе не интеллигентными, когда потеряны нравственные ориентиры в жизни и смысл ее, когда скучно и не для чего жить. И если то, что мы видим на сцене, — срез нашей жизни, слепок с нее, с такой, какой виделась она Вампилову, то не делается ли нам страшно? За себя, за происходящее с нами? Не делается ли страшно за то, что в каждом из нас, если честно взглянуть на себя, есть хоть немного от Зилова? Не сказал ли нам автор о том, что все мы, без исключения, участвуем в создании морального климата жизни, а значит, и с каждого спрос? Разве не отразилось в нас то, о чем Вампилов выразился с определенностью: «Среда — это мы сами. Мы, вместе взятые. А если так, то разве не среда каждый из нас в отдельности? Да, выходит, среда — это то, как каждый из нас работает, ест, пьет, что каждый из нас любит и чего не любит, во что верит и чему не верит, и значит, каждый может спросить самого себя со всей строгостью: что в моей жизни, в моих мыслях, в моих поступках есть такого, что дурно отражается на других людях?» Что вы думаете об этом?

      Углубляя этот принципиальный для каждого из нас вопрос, предложим ребятам подумать, почему эпиграфом к своим размышлениям об «Утиной охоте» один из критиков взял строки из «Братьев Карамазовых» Ф. М. Достоевского:

      «Христос. Не хлебом единым жив человек.
      Великий инквизитор. В этом ты был прав. Ибо тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить. Без твердого представления себя, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорей истребит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его были хлебы».

      Мы возвращаемся «на круги своя»: без веры и любви, без духовного начала, которые определяют мысли и поступки, без осознания, для чего живет и как живет, человек мельчает, «истончает» себя, теряет ту человеческую суть, без которой он мертв при жизни, приговаривает себя к духовной смерти.

      Повторим фразу Вампилова, запомнившуюся его друзьям: «Писать надо о том, от чего не спится по ночам…»