Вторник, 19.03.2024, 13:18


                                                                                                                                                                             УЧИТЕЛЬ     СЛОВЕСНОСТИ
                       


ПОРТФОЛИО УЧИТЕЛЯ-СЛОВЕСНИКА   ВРЕМЯ ЧИТАТЬ!  КАК ЧИТАТЬ КНИГИ  ДОКЛАД УЧИТЕЛЯ-СЛОВЕСНИКА    ВОПРОС ЭКСПЕРТУ

МЕНЮ САЙТА
МЕТОДИЧЕСКАЯ КОПИЛКА
НОВЫЙ ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫЙ СТАНДАРТ

ПРАВИЛА РУССКОГО ЯЗЫКА
СЛОВЕСНИКУ НА ЗАМЕТКУ

ИНТЕРЕСНЫЙ РУССКИЙ ЯЗЫК
ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА

ПРОВЕРКА УЧЕБНЫХ ДОСТИЖЕНИЙ

Категории раздела
ПРАКТИКУМ "РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА XX ВЕКА" 11 КЛАСС [27]
ПРАКТИЧЕСКИЕ ЗАНЯТИЯ ПО РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX ВЕКА [22]
ПОДГОТОВКА К ЕГЭ [11]

Главная » Файлы » ПРАКТИКУМ ПО ЛИТЕРАТУРЕ » ПРАКТИКУМ "РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА XX ВЕКА" 11 КЛАСС

ПОЛВЕКА РУССКОЙ ПОЭЗИИ
13.09.2014, 18:48

      «Неожиданность выразительности слов, заменяющая собой всякий длинный способ описания событий, и есть поэзия. Выразительность, бытующая в языке простых людей, и не подозревающих, что они выражаются поэтически. Но не всякий наделен этой способностью. Не всякий пишущий стихи — поэт.
      Стихи можно научиться рифмовать и аллитерировать, но придать им силу выразительности таким сочетанием слов, которые бы переосмысливали обычное в необычное, раскрывали бы сущность явления не через длительное изложение, а молниеносно, озаренно, пронизывая как электричеством смысла слова, отдаленно живущие в обиходе, — этому научиться нельзя; для этого надо быть поэтом, а не виршеплетом».

Н. Асеев. Зачем и кому нужна поэзия, 1959

Задание 1

«Поэтическая весна»

      Какие поэты и какие стихи соучаствовали в возрождении поэзии в середине 50-х гг.? Каким был резонанс поэтического слова?
      Какие качества начинают особенно цениться в поэтическом восприятии мира?
      Что понимали под искренностью в жизни и в литературе, какими были поэтические и нравственные последствия стремления быть искренним?
      Погружаясь в мир современного человека, придавая значение конкретным подробностям повседневной жизни, становилась ли в это время поэзия приземленной, замкнутой в своем кругозоре?
      Принесло ли это время разочарование в прежних идеалах? Как воспринимается советское прошлое — 20-е годы (Я. Смеляков, Л. Мартынов)? Как поэт воспринимает то, что тогда принято было называть «восстановлением социалистической законности» (Н. Асеев)?

      Читать: Н. Асеев. «Весенняя песнь» («Пел торжественно петух...»), «Дом» («Я дом построил из стихов...»), «Разгоняются тучи» («Оправдали расстрелянных»); Л. Мартынов. «Эхо», «Что-то новое в мире», «Двадцатые годы»; Я. Смеляков. «Кладбище паровозов», «Милые красавицы России», «Манон Леско», «Если я заболею, к врачам обращаться не стану...».

      «Вернувшийся с Севера Смеляков привез полную целомудренного романтизма поэму „Строгая любовь". С возвращением Смелякова в поэзии стало как-то прочнее, надежнее. Начал печататься Самойлов. Его стихи о царе Иване, „Чайная" сразу создали ему устойчивую репутацию высококультурного мастера. Были опубликованы „Кёльнская яма", „Лошади в океане", „Давайте после драки помашем кулаками..." Бориса Слуцкого — стихи, новаторские по форме и содержанию. По всей стране запелись выдохнутые временем песни Окуджавы. Выйдя из долгого кризиса, Луговской написал „Ведь та, которую я знал, не существует...", у Светлова снова пробилась его очаровательная чистая интонация. Появилось такое масштабное произведение, как „За далью — даль" Твардовского. Все зачитывались новой книжкой Мартынова, „Некрасивой девочкой" Заболоцкого. Как фейерверк, возник Вознесенский. Тиражи поэтических книг стали расти, поэзия вышла на площади. Это был период расцвета интереса к поэзии, невиданный доселе ни у нас и нигде в мире. Я горд, что мне пришлось быть свидетелем того времени, когда стихи становились народным событием. Справедливо было сказано: „Удивительно мощное эхо. Очевидно, такая эпоха!"»

Е. Евтушенко. Воспитание поэзией, 1975
Что такое случилось со мною?
Говорю я с тобою одною,
А слова мои почему-то
Повторяются за стеною
И звучат они в ту же минуту
В ближайших рощах и в дальних пущах,
В близлежащих жилищах
И на всяческих пепелищах,
И повсюду среди живущих,
Знаешь, в сущности — это не плохо!
Расстояние не помеха
Ни для смеха и ни для вздоха.
Удивительно мощное эхо.
Очевидно, такая эпоха!

Леонид Мартынов. Эхо, 1957

      «Кроме любви к фольклору, сказке, легенде, Мартынову свойственно глубокое уважение к науке. Научные проблемы, научные предвидения, научные открытия питают многие его стихи, делают современными, даже злободневными. <...> Леонид Мартынов понимает свою задачу поэта как задачу прозревания сущности вещей, тайных взаимосвязей явлений. Поэтому редко в его книгах можно увидеть описание голого факта как такового, — поэта интересует философия факта, его смысл, его место в ряду других бесконечных фактов. <...> Леонид Мартынов глубок, человечен. Сохраняя всюду внешнюю необычность, метафорическое богатство, формальную дерзость, поэт не отрывается от интеллектуальных и моральных ценностей, как иногда бывает с некоторыми внешне эффектными стихотворцами. <...> О чем бы ни говорил поэт — это исповедь, это пережитое, это то, что он выносил в себе. Мир Мартынова просторен. Поэт принимает мир в его бесконечном поступательном развитии».
Е. Винокуров. Л. Н. Мартынов, 1972
Задание 2

Поэзия военного поколения

БОРИС СЛУЦКИЙ

(1919—1986)

      Чем объяснить тот факт, что в первые послевоенные годы некоторые поэты, из числа пришедших с войны, вообще не печатались, а другим приходилось нередко оправдываться за то, что они продолжают жить военной памятью?
      Что было наиболее драгоценным в личном опыте, приобретенном молодыми людьми, пришедшими со студенческой скамьи на фронт? Звучала ли в поэзии военного поколения нота потерянности, разочарования в жизни и прежних идеалах?
      Когда у Б. Слуцкого произошла переоценка действительности и роли вождя?
      Какие черты поэтического стиля позволили Б. Слуцкому сохранить историческую память в стихах?
      Как в меняющемся мире оценивал Б. Слуцкий роль «лирики» в отношении к «физике» и в чем видел долг поэта?

      Читать: Б. Слуцкий. «Мои товарищи» («Сгорели в танках мои товарищи...»), «Лошади в океане», «Память» («Я носил ордена...»), «Физики и лирики» («Что-то физики в почете...»), «Хозяин» («А мой хозяин не любил меня...»), «Бог» («Мы все ходили под Богом...»), «Про евреев» («Евреи хлеба не сеют...»), «Лакирую действительность...», «Снова нас читает Россия...», «Я когда был возраста вашего...».

      «Слуцкий, вернувшись с войны, привез мало стихов. Но вскоре расписался и именно в ту пору создал лучшие, на мой взгляд, стихи. Они были в духе откровенного марксизма, но это не делало их печатными. Слуцкий ждал своего часа, но кривить душой не умел. В тех стихах перевешивала откровенность. Она была посвящена в основном войне, судьбе поколения. В них были острые сюжеты, ясные чувства, трагические ситуации, хлесткие формулы.
      Война была временем сближения интеллигенции с народом, временем гармонического единства. Это чувство единения было одним из самых счастливых, было изживанием интеллигентских комплексов и ощущением собственной полноценности. Это чувство очень сильно в творчестве и сознании Слуцкого. <...>
      Страшные были годы, ни с чем не сравнимые.
      Два молодых поэта, Слуцкий и я, оба — поэты, принимающие действительность, — мы каждый день могли ожидать ареста, а дальше — известно что — методы, «бессрочные» лагеря, погибель. За что, собственно? Только за то, что не умели мы пристроиться к действительности, печатать стихи, где-то числиться и служить. За то, что собирались кучками больше трех, разговаривали, общались, встречались».

Д. Самойлов. Памятные записки, 1988

      «Слуцкий — самый последовательный систематик среди поэтов военной судьбы, и, может быть, именно это позволило ему создать столь последовательный и доведенный до логического конца поэтический стиль. <...>
      Прямота, ясность, полезность. Музыка — не волшебство, а то же строительство жизни. Поэзия — это поэзия фактов. Тяжелые танки фактов давят мотыльковую пыль легенд. Слуцкий любит называть свои стихи „очерками", „современными историями". <...>
      Слуцкий — певец структур, законов и целесообразности. Самый стих его: то подчеркнуто жесткий, граненный до формул, то подчеркнуто вольный, разговорный, то архитектурно-величественный, то намеренно-разбитый, „хриплый"...»
Л. Аннинский. Мальчики великой эпохи, 1977

      «Когда после смерти Б. Слуцкого я впервые прочел все его рабочие тетради, в которых оказалось огромное количество неопубликованных произведений, и сверил впечатление от них с впечатлением от того, что было им опубликовано при жизни, я увидел, что поэт сделал нечто, в русской поэзии до того небывалое: лирическим и балладным стихом он написал хронику жизни советского человека, советского общества за полвека — с 20-х до 70-х годов. Причем хроника эта густо насыщена не только событиями историческими, масштабными, но и бытом нашей жизни, той материальной и духовной атмосферой, в которой жили наши деды, отцы и мы сами».
Ю. Болдырев. Предисловие к кн.: Б. Слуцкий. «Я историю излагаю...», 1990

Задание 3

«Поэтический бум»

      Была ли новая поэзия рубежа 60-х годов закрытой или обращенной к широкой аудитории? Каковы были трудности ее восприятия?
      Чем отличались и в чем были сходны Е. Евтушенко и А. Вознесенский? Сравните «Автопортрет» и «Тбилисские базары» Вознесенского со стихами Евтушенко «Луковый суп» и «Москва-Товарная». Как оба поэта передают предметные впечатления, что преобладает в их восприятии, на что они прежде всего обращают внимание?
      Какова роль метафоры у каждого из них: кто более склонен к сопряжению «далековатых» впечатлений, а кто добивается безусловной зримости, узнаваемости подробностей, подкрепляя их искренней риторикой? Какую роль играет в поэзии обоих «звуковая метафора», предполагающая смысловое родство в сходно звучащих словах?
      Как вы думаете, какие опасности таит для поэта ориентация на аудиторию, привычка к успеху, «повышенная впечатлительность» по отношению к сиюминутному? Как складывались отношения поэтов с советской действительностью?

      «Андрей Вознесенский не сразу дошел до меня в своих первых стихах. Виноват был не он. Я просто не умел еще читать новый почерк. Глазами трудно освоить ритм непривычных строк. Чувствовалась культура автора, его стремление быть по-своему выразительным, но ключа к его мелодиям я тогда еще не нашел. Думаю, что этого лишены были и многие, не слышавшие голоса поэта. И только цикл стихов под общим названием „Треугольная груша" заставил меня отыскать такой ключ. Здесь уместно сказать, что возмущение экстравагантностью названия часто оказывается просто недоразумением. В самом деле, почему треугольная груша? Да, во-первых, потому, что, если спроектировать форму груши, она окажется именно треугольной; а во-вторых, потому, что форма лампочки в американском метро имела именно такую форму. Так разъясняется недоуменный вопрос о заголовке цикла.
      <...> Это больше всего напоминает стилистическую манеру Маяковского: тот же неуспокоенный, нетрадиционный стих, то же стремление выразить мысль своими средствами, не заимствуя их у других, свободное обращение со строкой в ее ритмическом и синтаксическом разнообразии. Но главное общее — это повышенная впечатлительность от видимого и ощущаемого».

Н. Асеев. Как быть с Вознесенским?, 1962

      «Евтушенко любит эпизоды, события, происшествия, случающиеся на свете, наблюдает мир во всей смачности его реальности. Он поэт главным образом „визуальный". Все, что автор хочет сообщить, он сообщает нам через показ, через описание, через картину, дающую пищу глазу. Большинство его стихов — это новеллы, это сюжетные рассказы.
      Ему нравится конкретная, более того — сверхконкретная подробность. Описывая современника, молодого человека „в пальто незимнем, в кепке рыжей", он не удерживается, чтобы не вставить такую, казалось бы, случайную деталь: „Сосульку, пахнущую крышей, он в зубы зябкие берет". Эпитет „зябкие" — единственно точный, предельно физиологически ощутимый. <...>
      Евтушенко пристально наблюдает повседневную жизнь. Никто так, как он, не выполняет гетевский совет „жить изо всех сил сегодняшним днем". Поэт замечает все микроскопические черточки быта. <...>
      Поэту свойственно откровенно публицистическое отношение к действительности. И этого он не скрывает. „Спешите, если есть куда спешить", — программно заявляет он. Естественный демократизм присущ Евтушенко. Он снова подтвердил, что для поэзии нет прозаического материала».
Е. Винокуров. Е.  А. Евтушенко, 1969

      «Евтушенко — поэт признаний, поэт искренности; Вознесенский — поэт заклинаний. Евтушенко — вождь краснокожих, Вознесенский — шаман. Шаманство не существует без фетишизма. Вознесенский фетишизирует предметный мир современности, ее жаргон, ее брань. Он запихивает в метафоры и впрягает в строки далековатые предметы — „Фордзон и трепетную лань". Он искусно имитирует экстаз. Это экстаз рациональный... У него броня под пиджаком, он имитирует незащищенность».
Д. Самойлов. Литература и общественное движение 50—60-х годов, 1969

      «„Шестидесятники", и прежде всего Евтушенко, формулировали идеи порой с опережением их официальной дозволенности Это составляло предмет гордости и повод для поэтического вдохновения: „Я делаю себе карьеру тем, что не делаю ее!" Написанные в 1957-м, эти стихи („Карьера") прозвучали нравственным убеждением. Им выпала редкая слава. Но слишком скоро к ней примешался иронический оттенок, ибо автор действительно сделал карьеру на том, что как будто ее не делал — на своей оппозиционности к власти. Впрочем, как и А. Вознесенский... Расклад отношений поэта с властью был таков, что ничего, кроме разрешенного в печати, появиться не могло, и сама „оппозиционная смелость" проходила через идеологический просмотр цензуры. Чтобы сохранить положение и благополучие, приходилось оставаться смелым в разрешенных пределах.
      Всем приходилось выживать в разрешенных пределах, но не обязательно в этих пределах было имитировать смелость. В роли дозволенных советской властью и принятых Западом посланников русской культуры эти номенклатурные „диссиденты" объехали весь мир, знакомя с ним читателей в России через свои поэтические впечатления. Это была двусмысленная роль, которая прежде всего не могла не сказаться на достоинстве стиха. Впрочем, поэтам казалось, что они не отступают от идеала искренности. Некоторые из них в определенной мере и были искренни: Рождественский, Евтушенко... Они были последними певцами социалистической утопии, которым удавалось петь ее с какой-то степенью убедительности. Чаще всего эти двое были публицистичны, открыты, не боялись ошибиться (ибо были искренни) и написать плохие стихи, ибо верили, что при том, как много они пишут, обязательно напишутся и хорошие.
      Иногда это получалось, но чем далее, тем реже. Все, что получше, оставалось на рубеже шестидесятых».
И. Шайтанов. Поэт в России, 1998

Задание 4

В поисках традиции

      Изменение духовной среды со второй половины 60-х гг. знаменовало собой конец «поэтического бума» с его искренним энтузиазмом и желанием искренности. Поэзия теперь отказывается переживать сиюминутное, стремится на глубину, внимательнее всматривается в собственное прошлое. В критике наступает время для споров о традиции: выясняют — что подразумевать под этим термином, насколько важно поэту обладать чувством принадлежности традиции, насколько современный поэт имеет право устанавливать родство с великими? Большие споры вызывал и вопрос о том, какие традиции стоит и не стоит продолжать.
      Какими были исторические и литературные причины изменения общего характера поэзии?
      Связь с какими поэтическими именами и ценностями прошлого устанавливается в критике?
      Традиция — это влияние или что-то другое? Как вы понимаете слова Л. Мартынова «традиций сладостное бремя»?
      Можно ли рассматривать сходство с традицией непременным залогом ценности и высоты современной поэзии, а для каждого отдельного поэта своего рода гарантией высокой оценки его творчества? Что значит слово «эпигон»?
      Как споры о традиции отражаются на оценке поэзии Н. Рубцова?
      Как вы оцениваете связь поэзии Н. Рубцова с русской поэтической традицией? Вам кажется, что Рубцов повторяет нечто уже безусловно известное или в его стихах вы слышите оригинальную современность тона, голос современного человека?

      Читать: Николай Рубцов. «Сапоги мои скрип да скрип...», «В горнице» («В горнице моей светло...»), «Утро» («Когда заря, светясь по сосняку...»), «Ночь на родине», «Тихая моя родина», «Видения на холме» («Взбегу на холм и упаду в траву...»), «Звезда полей».

      «Я стремился показать, что истинное существо поэзии Николая Рубцова — в воплощении слияния человека и мира, слияния, которое осуществляется прежде всего в проникающих творчество поэта стихиях света и ветра, образующих своего рода внутреннюю музыку. Истоки этой музыки — в тысячелетнем народном мироощущении и в то же время в неповторимом личностном мироощущении поэта. <...> Образы света и ветра в поэзии Рубцова ни в коей мере не повторяют соответствующие образы народной мифологии. Так, например, „светящийся снег" — это совершенно самостоятельный образ современного поэта».

В. Кожинов. Николай Рубцов, 1974

      «Хотя субъективно Рубцов на Есенина ориентировался и писал о нем вполне искренние, хотя и невыразительные стихи („Да, недолго глядел он на Русь / Голубыми глазами поэта"), этих „голубых глаз" он у него отнюдь не унаследовал, а без своего пронзительно-парадоксального метафорического зрения Есенин — это уже не Есенин. Для полного равенства с Рубцовым надо еще из Есенина вычесть упругость мелодического движения, завораживающие дольники... Нет, не получается уравнения».
В. Новиков. Смердяков русской поэзии (О Николае Рубцове), 1994

      «Тютчев — это не влияние, формально понятое. Сходство, проявляющее себя, пробивается сквозь огромное различие жизненной ситуации, опыта. Русская деревня, которая и была для Рубцова „глубиной России", никак не вмещается в тютчевское: „Эти бедные селенья, эта скудная природа" или „Места немилые, хоть и родные". Именно здесь мог прийти на помощь опыт Заболоцкого, уже перенесшего тайны бытия в „места глухой природы". <...>
      Традиция — это не только влияние, воздействие, но интерпретация. Процесс двусторонний, не монолог, когда один говорит, а второй почтительно внимает и усваивает, а диалог, в котором по-новому выглядит и тот, кто оказывает влияние, и тот, кто его воспринимает. Сходство по хронологической вертикали показывает глубину традиции — художественный язык в движении, в развертывании. Ощущение этой глубины обязательно для воспринимающего поэта. В нем — динамизм традиции, импульс движения к самобытности».
И. Шайтанов. В согласии и споре, 1979
Задание 5

ИОСИФ БРОДСКИЙ

(1940—1996)

      К какому поколению и жизненному кругу принадлежал И. Бродский? Как сложилась его судьба?
      Образ России в поэзии И. Бродского: Ленинград, Норенская, империя.
      Какой след в его поэзии и жизненной позиции оставил опыт изгнанничества?
      Как в поэзии И. Бродского переживаются Пространство и Время?
      Был ли И. Бродский поэтом, склонным к подробной лирической исповеди, или предпочитал оставаться сдержанным, ироничным? Менялась ли в этом отношении его манера?
      Что такое «прозаизированный тип дарования» (Е. Рейн)?
      Как в поэзии И. Бродского сопрягаются вечное и современное?
      Какие черты классического стиля присущи поэзии И. Бродского?
      Как вы оцениваете место и значение И. Бродского в русской поэзии?

      Читать: И. Бродский. «Рождественский романс» («Плывет в тоске необъяснимой...»), «Стансы» («Ни страны, ни погоста...»), «Осень в Норенской», «Конец прекрасной эпохи», «24 декабря 1971 года» («В Рождество все немного волхвы...»), «Письма римскому другу (из Марциала)», «Сретенье» («Когда она в церковь впервые внесла...»), «На смерть Жукова» («Вижу колонны замерших внуков...»), «Осенний крик ястреба», «Ниоткуда с любовью надцатого мартобря...», «Я входил вместо дикого зверя в клетку...», «Снег идет, оставляя весь мир в меньшинстве...», «К Урании» («У всего есть предел: в том числе у печали...»).

      «Не знаю, откуда усвоил он этот стиль определенной группы молодых ленинградских поэтов — эпатирующую бесцеремонность, интеллигентскую грубость, в которой одновременно и некий момент субординации, и желание выразиться, и кокетство прямотой, куча комплексов чисто ленинградских — от столичной провинции, — перед Москвой выпендреж и, конечно, желание расшевелить, попугать пуганую ленинградскую элиту, так гордящуюся своей выдержкой, сдержанностью, воспитанием.
      Не знаю, кто придумал этот стиль, от кого был перенят. Думаю, что от обэриутов, но без их игры и остроумия, без прелести мистификации».

Д. Самойлов. О Бродском, 1980

      «В свое время в Ленинграде возникла группа, по многим признакам похожая на пушкинскую „плеяду". То есть примерно то же число лиц: есть признанный глава, признанный ленивец, признанный остроумец. Каждый из нас повторял какую-то роль. Рейн был Пушкиным, Дельвигом, я думаю, скорее всего был Бобышев. Найман, с его едким остроумием, был Вяземским. Я, со своей меланхолией, видимо, играл роль Баратынского. Эту параллель не надо особенно затягивать, как и любую параллель».
Бродский об Ахматовой. Диалоги с С. Волковым, 1981—1986

      «„Как можно сочинять музыку после Аушвица?" — вопрошал Адорно, и человек, знакомый с русской историей, может повторить тот же вопрос, заменив в нем название лагеря, — повторить его, пожалуй, с большим даже правом, ибо количество людей, сгинувших в сталинских лагерях, далеко превосходит количество сгинувших в немецких. <...> Поколение, к которому я принадлежу, во всяком случае, оказалось способным сочинить эту музыку.
      <...> Тот факт, что не все прервалось — по крайней мере в России, — есть в немалой мере заслуга моего поколения, и я горд своей к нему принадлежностью не в меньшей мере, чем тем, что я стою здесь сегодня. И тот факт, что я стою здесь сегодня, есть признание заслуг этого поколения перед культурой; вспоминая Мандельштама, я бы добавил — перед мировой культурой. Оглядываясь назад, я могу сказать, что мы начинали на пустом — точней, на пугающем своей опустошенностью — месте и что скорей интуитивно, чем сознательно, мы стремились именно к воссозданию эффекта непрерывности культуры, к восстановлению ее форм и тропов, к наполнению ее немногих уцелевших и часто совершенно скомпрометированных форм нашим собственным, новым или казавшимся нам таковым, современным содержанием».
И. Бродский. Нобелевская лекция, 1987

      «Мне кажется, верхний слой его стихов обладает прежде всего двумя очень могучими, с повышенной энергетикой, качествами. Первое — это мыслительный процесс, потому что нигде нет банальности, почти нигде нет заимствований, даже изящных, которые в высшей степени приняты и ничуть не осуждаются в поэзии; но Иосиф пытается решить все по-своему, всегда могучим образом работает его мозг. И второе — это его совершенно замечательный зрительный аппарат. У него особым образом устроено зрение, могучее какое-то такое, которое сразу создает точные фигуры — как некий очень усовершенствованный фотоаппарат для съемки больших масштабов, которые употребляются на самолетах. Вот так же работает его зрение, которое замечает иногда и континенты, а иногда и бегущую кошку или разломанную бочку на земле. Это все свойства какого-то прозаизированного характера, прозаизированного типа дарования, который, видимо, и позволил ему стать последним крупным новатором русской поэзии».
Е. Рейн. Прозаизированный тип дарования
(интервью В. Полухиной), 1990

      «Тридцать лет назад Бродский признался: „Я заражен нормальным классицизмом..." Иного трудно было бы ожидать от него, ленинградца — по прописке, петербуржца — по духу, жителя коммунальной квартиры в городе дворцов, вечно требующих и не получающих ремонта. Не от города ли он унаследовал архитектурный инстинкт законченной формы и не от областной ли судьбы ветшающей Северной Пальмиры его метафизическое чувство зыбкости сотворенного, близости распада, так легко восстанавливающего первоначальность пустого пространства?
      В 1984 году Бродский увидел выставку голландского художника Карла Вейлинка и по ее поводу написал стихи. Вейлинк, подобно ему, был заражен классицизмом. Его архитектурный, парковый пейзаж на наших глазах превращается в бутафорский, разваливается. Каждая строфа Бродского начинается размышлением о том, что же это такое: „Почти пейзаж... Возможно, это будущее... Возможно также — прошлое... Бесспорно — перспектива... Возможно — натюрморт..." И утверждающее предположение последней строфы, что это „в сущности, и есть автопортрет. / Шаг в сторону от собственного тела...".
      Для живописи Вейлинка и для поэзии Бродского теперь есть удобный термин — постмодернизм. Возможно, но тогда это какой-то другой постмодернизм, отличный от насаждаемого в настоящий момент теми, кто, ткнувшись в кучу строительного мусора, сидя спиной к зданию, уверяют, что никаких зданий нет и вообще не бывает, что реальны одни обломки.
      Бродский иронизировал: «В городах только дрозды и голуби / Верят в идею архитектуры». Иронизировал и продолжал строить, архитектурно воспринимая геометрию мира под холодным взглядом Урании, природу — в своих эклогах, русскую поэзию — от Кантемира до Бродского. У него было классическое, античное чувство стиля, распространявшееся и на человека, достоинство которого состоит в том, чтобы понять, что собой он лишь временно вытесняет пространство, всегда возвращающееся, чтобы восстановить право пустоты».
И. Шайтанов. Без Бродского, 1996
Категория: ПРАКТИКУМ "РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА XX ВЕКА" 11 КЛАСС | Добавил: admin | Теги: поэты серебряного века, практикум по литературе в школе, уроки литературы в 11 классе, элективный курс по литературе ХХ в, русская литература ХХ века
Просмотров: 4846 | Загрузок: 0 | Рейтинг: 0.0/0
ПИСАТЕЛИ И ПОЭТЫ

ДЛЯ ИНТЕРЕСНЫХ УРОКОВ
ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКИЕ ЗНАНИЯ

КРАСИВАЯ И ПРАВИЛЬНАЯ РЕЧЬ
ПРОБА ПЕРА


Блок "Поделиться"


ЗАНИМАТЕЛЬНЫЕ ЗНАНИЯ

Поиск

Друзья сайта

  • Создать сайт
  • Все для веб-мастера
  • Программы для всех
  • Мир развлечений
  • Лучшие сайты Рунета
  • Кулинарные рецепты

  • Статистика

    Форма входа



    Copyright MyCorp © 2024 
    Яндекс.Метрика Яндекс цитирования Рейтинг@Mail.ru Каталог сайтов и статей iLinks.RU Каталог сайтов Bi0