В 1909 году стихи поэта, к этому времени за свой счет издавшего более 30 тоненьких стихотворных брошюрок, были замечены Л. Толстым, который пришел в негодование. С той поры, по словам самого поэта, его «стали бранить все, кому было не лень». Эти нападки еще более усилились после того, как Северянин объявил о создании нового литературного направления, названного им эгофутуризмом: одним из основных его принципов было объявлено «самоутверждение личности». «Самоутверждался» поэт и в самом деле с редкой отвагой; по словам критика А. Измайлова, «курьезы нанизывались один за другим на имя Северянина, и имя запоминалось и становилось чудаческим». Однако скоро, после выхода в свет книги стихов «Громокипящий кубок» (1913), которая предварялась восторженным предисловием Ф. Сологуба («явление его — воистину нечаянная радость в серой мгле северного дня»), к Северянину пришла настоящая слава. Она всегда была несколько двусмысленной. Невзыскательный читатель восторженно принял манерно-изысканные «поэзы», где все было так красиво: ананасы в шампанском, мороженое в сирени, страна голубых антилоп, феи и королевы в праздничных одеждах, лилии, орхидеи, хризантемы... Недаром в феврале 1918 года в зале Политехнического музея он, опередив Маяковского, Бальмонта и других поэтов, был коронован званием «короля поэтов». В то же время для строгого читателя оказывались неприемлемыми настойчиво декларируемая позиция гения, граничащая с вульгарностью пошлость, отсутствие элементарного вкуса, настойчивое щеголяние искусственно изобретенными словами. И то и другое мнение не лишено основания. Стоит, однако, напомнить, что Блок, отказавшись от ранее весьма суровой оценки стихов Северянина, назвал его талант «настоящим, свежим, детским». По мнению другого авторитетного знатока поэзии Н. Гумилева, «Игорь Северянин — действительно поэт, к тому же поэт новый. Что он поэт — доказывает богатство его ритмов, обилие образов, устойчивость композиции, свои и остро пережитые темы. Нов он и тем, что первый из всех поэтов он настоял на праве поэта быть искренним до вульгарности». Стихи Северянина, несмотря на справедливость многих адресованных поэту упреков, продолжают привлекать внимание читателя непосредственностью, свежестью восприятия мира, редкостной музыкальностью.

      Выехавший вместе с больной матерью из голодного Петрограда в 1918 году, Северянин после провозглашения в 1920 году Эстонией государственной независимости оказался в вынужденной эмиграции, которая переживалась им чрезвычайно болезненно. Там в середине 20-х годов им был написан цикл сонетов («медальонов»), представлявших собою поэтические портреты художников: среди них был и автопортрет.

      В лучших своих созданиях Северянин — «лирик, тонко воспринимающий природу и весь мир и умеющий несколькими характерными чертами заставить видеть то, что он рисует. Это — истинный поэт, глубоко переживающий жизнь и своими ритмами заставляющий читателя страдать и радоваться вместе с собой. Это — ироник, остро подмечающий вокруг себя смешное и низкое и клеймящий это в меткой сатире. Это — художник, которому открылись тайны стиха и который сознательно стремится усовершенствовать свой инструмент, „свою лиру", говоря по-старинному».

      Критик А. Измайлов вспоминал о том, как встречались «поэзы» Северянина: «Фельетонисты советовали писать на вывесках: „Дамий портной" — и внушали поэту величайшую осторожность обращенья с грудью красавиц, напоминающею дюшес...»
      «Тут есть все компоненты стилистической манеры Северянина: и распевное, прошитое пэонами построение строки, и ритмическая непрерывность интонации, и аллитерационное благозвучие, и изысканность составной рифмовки, и излюбленные автором слова иностранного происхождения, взятые в основном из чисто эстетских побуждений. И конечно, собственные неологизмы, прежде всего и останавливающие внимание читателя („Офиалчен и олилиен озерзамок Мирры Лохвицкой", „Лиловеют разнотонами станы тонких поэтесс").
      В самом же содержании не было ничего сложного: обычный вечер с гостями на загородной даче, сборище праздной молодежи с богемными вкусами и привычками того времени. Но автор не довольствуется будничной обиходностью. Он стремится по-своему опоэтизировать привычное и выбирает для этого сомнительный путь некой измышленной им „великосветскости" со всеми присущими ей атрибутами обстановки и словаря, причем впадает порой, сам того не замечая, в вопиющее безвкусие».