Как странно (о, эти совпадения!), но следующий за Владимиром
Соловьевым философ Федор Степун защитил в 1910 году в университете
Гейдельберга докторскую диссертацию по историографии Владимира
Соловьева. Пошел по его стопам? Не совсем. Пошел своей дорогой, хотя
отсвет соловьевских идей долго еще поблескивал в творчестве Степуна. Степун
— религиозный философ, историософ, культуролог, социолог, теоретик
искусства, писатель и публицист. В его жилах текла литовская, немецкая,
французская, шведская и финская кровь, но этот этнический коктейль не
мешал его «русскости», напротив, добавлял ей новые краски и оттенки.
Детство будущего философа прошло в Калуге. После окончания московского
реального училища Св. Михаила Степун оказался на распутье: он разрывался
между философией и художественным творчеством. И все же философия взяла
верх и Степун в течение 7 лет учился в знаменитом Гейдельбергском
университете, где и защитил упомянутую выше докторскую диссертацию. В
1910 году в философском журнале «Логос» появилась статья Степуна
«Трагедия творчества», которая вошла в сборник его основных философских
работ «Жизнь и творчество» (Берлин, 1923). По возвращении из
Германии Степун принимает деятельное участие в «Логосе», ведет секцию по
эстетике при московском издательстве «Мусагет» и становится членом
«Бюро провинциальных лекторов», в качестве которого объездил почти всю
Россию. «Как свободно и легко дышала в то время Россия, наслаждаясь
своей медленно крепнущей свободой, как быстро росла и хорошела», —
свидетельствовал Степун о своих разъездах. Затем разразилась
Первая мировая война, в которой принял участие Федор Степун, был тяжело
ранен, но снова вернулся на фронт. Об этих событиях он написал
философско-автобиографический роман «Записки прапорщика-артиллериста»
(1918). На короткое время Степун вышел на авансцену политики, когда был
избран представителем во Всероссийский Совет рабочих, крестьянских и
солдатских депутатов, а затем назначен начальником политического
управления военного Министерства Бориса Савинкова. Но это был всего лишь
эпизод. После Октября Степуна пытались призвать уже в Красную
армию, но отстоял нарком Луначарский и по его ходатайству Степуна
назначили заведующим репертуара и помощником режиссера в «Показательный
театр Революции», из которого он вскоре был уволен за «явное непонимание
сущности пролетарской культуры». Степун стоял твердо на том, что
никакой пролетарской культуры «и быть не может; культура требует языка, а
у пролетариата, как и у каждого класса, есть только терминология». Оставаясь
в Москве, где «сердце каждого человека билось не в груди, а в холодной
руке невидимого чекиста», Степун читал лекции в ряде театральных студий,
преподавал в Вольной Академии духовной культуры, составил сборник
«Освальд Шпенглер и Закат Европы», в котором кроме Степуна приняли
участие Бердяев и другие философы. Сборник попался на глаза Ленину,
усмотревшему в нем «литературное прикрытие белогвардейской организации».
Последовал мгновенный арест. На вопрос: «Каково ваше отношение к
советской власти?» Степун ответил: «Как гражданин Советской федеративной
республики, я отношусь к правительству и всем партиям безоговорочно
лояльно; как философ и писатель, считаю, однако, большевизм тяжелым
заболеванием народной души и не могу не желать ей скорого
выздоровления». За арестом последовала высылка из новой России.
«Разрешалось взять: одно зимнее и одно летнее пальто, один костюм и по
две штуки всякого белья. Вот и все. Даже нательные кресты надо было
снимать с шеи…» (Ф. Степун. «Бывшее и несбывшееся»). В ноябре
1922 года «в ветреный, сырой и мозглый день» Степун с другими учеными и
общественными деятелями был отправлен в эмиграцию (кто на поезде, кто на
пароходе). Первое пристанище — Берлин. И первая работа — в эмигрантском
журнале «Современные записки», где он руководил
литературно-художественным отделом. И еще один журнал — «Новый Град».
Как христианский демократ, Степун в 20 — 30-е годы сосредоточился на
проблеме исторической судьбы России и осмыслении феноменов революции и
большевизма. «Читая любую русскую историю, — писал Степун, —
получаешь впечатление, что русский народ не столько завоевывал землю,
сколько без боя забирал ее в плен. Эта военноплененная земля работала на
русский народ, работала без того, чтобы он сам на ней по-настоящему
работал…» Степун в своих статьях постоянно подчеркивал сложившийся в
России стиль «бездуховного отношения к труду», а отсюда и
«культурно-хозяйственная убогость» русской народной жизни. Марксизм,
появившийся в России, привел страну к трагедии, так как произошла
роковая встреча «просвещенско-рационалистической идеологии Карла Маркса с
темной маетой русской народной души». Большевизм, по Степуну, явился
результатом «ложного направления религиозной энергии русского народа,
псевдоморфоза русской потребности верить», верить в чудо, не прилагая к
этому никаких усилий. А в итоге — «задний ход» истории. В статье
«Религиозный смысл революции» Степун писал, что после свершения
революции в России стали править бал «профессионалы революционного
мастерства, самолюбивые спортсмены террористической борьбы, самозванные
устроители народного счастья… все те заносчивые хирурги
социально-политического дела, для которых страсть к операциям — все, а
любовь к пациенту — ничто». «Революция открывает простор
метафизической тоске человека, погруженного в пучину обыденности,
возносит низменное, сжигает возвышенное… — констатировал Степун. —
Начинается погоня за химерами… Мечты о прекрасной даме разрушают семьи,
прекрасные дамы оказываются проститутками, проститутки становятся
уездными комиссаршами…» Далее Степун винит в происшедшем и
интеллигенцию: «Дух разрушения осилил наше творчество, потому что наше
творчество не было в достаточной степени духовно напряжено… корень
революции… в обессилении национального творчества». Важную долю
вины за революцию Степун возлагал и на православную Церковь, которая
оказалась глуха к земному устроению, общественно-политическим свободам,
не подготовлена к расколу единого национального сознания. Из
творческого наследия Степуна упомянем религиозно-философский роман в
письмах «Николай Переслегин» (Париж, 1929), мемуары «Бывшее и
несбывшееся» (Нью-Йорк, 1956). В 1937 году Степуну пришлось худо: он был
уволен из дрезденского Высшего технического училища без права печатного
и устного выступления по причине, как иронически выразился сам Степун,
«неисправимой русскости, жидофильства и склонности к религиозному
мракобесию». Ни советскому, ни германскому тоталитарным государствам
Степун был не нужен. Тоталитаризм и свободная мысль взаимно исключают
друг друга. В результате американской бомбардировки Дрездена в
1945 году Степун чудом остался жив, но потерял дом и все свое имущество.
Перебрался в Мюнхен, где возглавил созданную специально для него
кафедру истории русской культуры в Мюнхенском университете Людвига
Максимилиана. В нем Степун преподавал до 1960 года и был одним из самых
блестящих лекторов университета. К 80-летию Степуна правительство ФРГ
наградило его высшим знаком отличия. Через год Федор Августович Степун
скоропостижно скончался, возвращаясь с одной из своих публичных лекций.
Можно считать это смертью «на боевом посту». В статье,
посвященной памяти Степуна, Штаммлер нарисовал такой внешний и
психологический портрет: «Степун меня поразил: в нем было что-то
львиное, при этом благосклонное, приветливое, открытое; глубокая
серьезность соседствовала с милой шутливостью, глаз иногда прищуривался,
лукаво подмигивал. Это был с головы до пят русский барин, но вместе с
тем несомненно и ученый, одновременно и человек с некоторыми чертами
театральности, — светский человек, офицер и хороший наездник». Это
взгляд с немецкой стороны, а вот взгляд своего «брата» эмигранта.
Публицист Марк Вишняк отмечал: «Элемент игры и театра, импровизации,
вдохновения и выдумки чувствовался во всем, о чем бы он ни говорил или
писал». Русским и немецким Степун владел с одинаковой
артистической легкостью и изяществом, недаром он считался одним из
лучших ораторов Германии. Но советской России такие ораторы были не
только не нужны, они были опасны, ведь Степун заявлял: «Самозванные
устроители народного счастья и являются в самом точном и ответственном
смысле преступным элементом в революции». И в заключение отрывок
из письма Федора Степуна к Ольге Шор: «Думаю, что Россия со временем
займет ведущее положение в мире. Считаю, что структурно и типологически
Италия, Германия и Россия составляют единый фронт. Трагедия мира в том,
что старая истина представлена сейчас исключительно мещанами, а новая —
демонами, бесами и чертями. Думаю, что главное сейчас — религиозность,
трезвенность и деловитость. Зло сейчас не столько во зле, сколько в
утопизме… Наше время требует идей-сил, а не только идей-истин…» (8
января 1934). |