Биографию Шагинян можно считать образцово конформистской. Она прошла долгий путь от девушки-символистки, идеалистки и декадентки до солидной гранд-дамы социализма, увенчанной всеми наградами Советского Союза. Она умела лавировать и провела свой корабль через рифы и опасные течения к спокойной гавани старости. Это Фофанов не умел жить и потерпел жизненную катастрофу, это Есенин с Маяковским зашли в тупик и покончили жизнь самоубийством, это Бабель с Мандельштамом оказались убитыми, а Мариэтта Шагинян сумела выстроить и отстоять свою жизнь в весьма бурные и опасные времена. Может быть, ее спас жгучий интерес к окружающему миру, стремление узнать о нем как можно больше — о жизни и искусстве, о литературе и музыке? Узнать, отразить, написать? «Единственное, что я умею — это работать», — говорила Шагинян. Ну, и, конечно, чувство опасности: никогда не подходить к краю бездны…

Шагинян родилась в Москве. «Наша семья была частью московской армянской колонии, но практически жила интересами и жизнью московско-русской интеллигенции. Русское начало проникало во все поры нашего дома…», — отмечала Шагинян. Но вместе с тем она всегда интересовалась своей прародиной — Арменией.

«В день моего девятилетнего рождения отец подарил мне всего Гете в берлинском издании Рэклям, — оно и сейчас стоит у меня на полке. Гете был вторым его любимцем, после Пушкина…», — вспоминала Шагинян в своем автобиографическом труде «Человек и время». К Гете Шагинян обращалась всю жизнь, он был для нее учителем и воспитатателем, она унаследовала от него эту вечную потребность познания. На старости лет, когда Шагинян в очередной раз приехала в Веймар, она удостоилась похвалы: «О, мадам Шагинян! Вы — истинная гетеанка! Вы, как и Гете, умеете доводить начатое дело до конца!»

Мариэтта Шагинян окончила гимназию, Высшие женские курсы (философский факультет), университет имени Шанявского, где изучала минералогию и кристаллографию, еще она училась в Анапской прядильно-ткацкой школе и получила диплом квалифицированной пряхи. В дальнейшем сама организовала прядильно-ткацкую школу и читала там лекции по овцеводству и шерстоведению, что обыграл в эпиграмме Александр Архангельский:

В 1912 году Шагинян уехала в Германию, в Гейдельберге работала над магистерской диссертацией, вернуться в Россию ее заставила Первая мировая война. Уже в советское время преподавала в Донской консерватории историю искусства, в Питере в институте истории искусств вела семинар по музыкальной текстологии, в 30-е годы сама училась в Плановом институте, а ей было уже за сорок… Она постоянно занималась самообразованием и трудилась, как пчела.

Шагинян стала печататься с 1905 года. Зарабатывала на жизнь корреспонденциями, черновой литературной работой, частными уроками. Оказавшись в Петербурге, дружила, точнее, поклонялась Зинаиде Гиппиус. Встречалась с Мережковским, Ходасевичем и другими литературными светилами северной столицы. Ее первый поэтический сборник «Первые встречи» вышел в 1909 году, но не произвел должного впечатления, зато второй — «Orientalia», — появившийся в 1913-м, выдержал 7 изданий. Это был успех. Владислав Ходасевич в рецензии на книгу отмечал: «Стих стал уверенней, содержательней. Исчезли детски-бессильные строки, каких было немало в „Первых встречах". Хорошо выдержан и глубоко связан с темами восточный характер книги… Есть в „Orientalia" кое-какие мелкие стилистические промахи, но они вполне возмещаются общим благородным тоном сборника. Мариэтта Шагинян любит поэзию и чтит ее. Ей есть что сказать… Все это позволяет ждать от автора, очень еще молодого, значительных удач в будущем».

А тема Востока у Шагинян получила отражение в стихотворении «Полнолуние». Вот оно полностью:

Шагиняновский «Ориэнталь» не прошел мимо такого взыскательного критика, как Юлий Айхенвальд. Он писал: «…Ее стихи далеко не „глуповаты", как этого от поэзии требовал Пушкин, но они и не рассудочны, и много красивых образов, точно лианы, обвивают ствол их интеллектуального содержания…» Говоря о прозе Шагинян, Айхенвальд отмечал: «…у нее духовная свобода, игра души, легкость изящного рисунка, и в живой, остроумной, искрящейся форме, с налетом тонкой шутливости и лукавства, предлагает она свои духовные драгоценности. У нее — много писательской изобретательности, выдумки, власти над вниманием читателя…»

«Затаенные желанья» действительно, наверное, клокотали в душе молодой южной женщины. Желанья и амбиции — поближе быть к тем, кто наверху, на Олимпе. Не об этом ли говорят ее переписка и встречи с Сергеем Рахманиновым. «Не было никакого романа! — позднее пыталась все объяснить Шагинян. — Но зато было нечто большее, чем роман, нечто такое, что идет из души в душу в той бескорыстной и человеческой дружбе, какая исходит от „я" к „ты" и в этом предельно выражает общечеловеческое…»

В декабре 1908 года Шагинян обратилась с письмом к Андрею Белому, тот в ответном послании от 17 декабря был обескуражен и предупредил молодую женщину сразу: «Моя судьба — путать. А потом извиняться…» Но все равно для Шагинян Андрей Белый был из парнасско-олимпийских сфер и поэтому весьма привлекал.

В воспоминаниях Ходасевича об Андрее Белом можно прочитать следующее: «Однажды — чуть не в ярости: — Нет, вы подумайте, вчера ночью, в метель, возвращаюсь домой, а Мариэтта Шагинян сидит у подъезда на тумбе, как дворник. Надоело мне это! — А сам в то же время писал ей длиннейшие философические письма, из благодарности за которые бедная Мариэтта, конечно, готова была хоть замерзнуть».

Естественно, возникает вопрос: двигал ли Мариэттой Шагинян в отношениях к Рахманинову, Белому, Блоку один лишь литературный интерес или все же примешивался эротический? В воспоминаниях «Человек и время» есть смешной пассаж, где Шагинян яростно обрушилась на кинематограф, который тиражирует «поцелуй, имитирующий половой акт», и она говорит, что это — «убиение любви». «С полной ответственностью, абсолютно правдиво могу сказать, что мое поколение, все, кого я знала вокруг себя как друзей и современников, не были знакомы с такой техникой поцелуя. Сужу по себе: я никогда ни разу так не целовалась и надеюсь — в свои восемьдесят три года — уже никогда так не поцеловаться».

Забавно, да? Хотя однажды, видя, как кокетничает молодая женщина, помогающая ей, с пришедшим журналистом, Шагинян воскликнула: «Я совсем не ханжа, деточка, я целовалась с Бухариным…»

В технике коммунистического поцелуя?..

Бухарин возник кстати, как знак новой эпохи. Как в нее вписалась Шагинян? Можно сказать, вполне органично. Вот как ее увидел Георгий Адамович — глазами русского эмигранта: «Мариэтта Шагинян, как известно, — писательница, чрезвычайно „созвучная эпохе", крайне усердная и верная революционная „попутчица". Она сама недавно объяснила („Новый быт и искусство"), почему это с ней произошло. Во-первых: „Надо стремиться честно понять современность и идти с ней в ногу…" Во-вторых: „…Я не понимаю, как можно не хотеть узнать лицо человека, который спит рядом". Желание законное и естественное — слов нет. Но с каких это пор Мариэтта Шагинян не только шагает в ногу с Революцией, но и спит с ней» (19 июня 1927).

В 1924 году Шагинян создала агитационно-пропагандистский детектив «Месс Менд, или Янки в Петрограде». В самом начале 30-х выходит ее роман «Гидроцентраль», посвященный теме пятилеток. Она пишет серию романов о Ленине, где сплавляет публицистику с исследованием, создает многочисленные воспоминания и монографии о Тарасе Шевченко и Уильяме Блейке, о Гоголе и Низами, о Шолохове и Шолом-Алейхеме, о Гегеле и Исаакяне и т. д. Она вся в работе. Она — член партии с 1942 года, доктор наук, лауреат Сталинской и Ленинской премий, Герой Социалистического Труда, с 1934 года до самой смерти Шагинян входила в правление Союза писателей СССР, была членом президиума всех писательских съездов…

Помимо всего этого, Шагинян — страстная путешественница (и то, что видела, описывала; первая очерковая книга «Путешествие в Веймар», 1914 год). «Не в первый, не во второй раз все эти Кельны и Аахены, да и сам Париж…», — ворчала Шагинян, но снова отправлялась в Европу и с удовольствием включила в свою книгу сетованье пограничников: «Бабуся, и что вы все ездите? Пора бы костям отдых дать!»

Все ли было безоблачно в ее жизни? Так не бывает. Шагинян тоже попадала под огонь критики, но никогда не шла речь о репрессиях. Когда она прочитала в газете, что Фадеев застрелился в состоянии запоя, она страшно возмутилась, куда-то звонила наверх и угрожала, что последует примеру Фадеева. Естественно, это был всего лишь взбрык ее вздорного характера. В 1967 году, работая над своей ленинианой, она докопалась до документов, из которых явствовало, что мать Ленина была дочерью еврея-выкреста Бланка. Со своим открытием Шагинян поспешила к Поспелову. Тот пришел в ужас. «Я не смею доложить это в ЦК». В итоге, как отмечает Корней Чуковский, «Шагинянше запретили печатать об этом».

Так что писать исследовательские книги в советские времена — дело было далеко не простое. Очень придирчива была к Шагинян Анна Ахматова, в августе 1940 года она сказала Лидии Чуковский: «Как вечно у Шагинян ценные догадки перепутана с сущим вздором».

Шагинян сохранила работоспособность до глубокой старости. Свою книгу «Человек и место» она закончила следующими точными цифрами: «90 лет и 4 месяца, Переделкино — Москва, 31 июля 1978 года».

«Почему я так сохранилась в свои годы? — отвечала она на вопрос Ирины Гуро. — Потому что, если что-то мне не нравится, я выключаю аппарат, а вы без конца слушаете всякие глупости».

Слуховой аппарат для Шагинян был как регулятор современной жизни: чуть что, она сразу его выключала. К потере слуха прибавилась потеря зрения. Шагинян уже приходилось не самой писать, а диктовать. Когда Шагинян попала в больницу, к ней приходила внучка Лена и вслух читала ей письма Шостаковича, а затем записывала то, что диктовала ей Мариэтта Сергеевна. Когда однажды Лена стала рассказывать новости, в ответ прозвучало: «Прекрати! Все это ерундистика! Не трать попусту время. Давай работать. На чем мы остановились?..»

Мариэтта Шагинян умерла в 94 года. «Редкий случай, когда грешно сказать: не дожила, не доработала, не успела, — писал в связи с ее смертью Федор Абрамов. — Мариэтта Сергеевна прожила громадную жизнь, написала баснословно много и, что называется, реализовала себя полностью… Да, чудо-человек. Человек-феномен, человек-уникум… Свою последнюю книгу она дописала после 90 лет, уже почти слепая…»

«Жадность к жизни, прямота, бесстрашие и аскетизм в быту», — подвел слагаемые ее жизни Федор Абрамов. Он как бы немного завидовал Шагинян, по крайней мере, ее долголетию и ее самореализации, сам он умер на следующий год после смерти Шагинян, в возрасте 53-ти лет, то есть прожил почти вдвое меньше.