Когда Лидия Чуковская читала
Ахматовой рукопись, где упоминался Пришвин, Анна Андреевна заметила: «Не надо
имени Пришвина среди имен первого ряда». Действительно, не Блок и не Бальмонт.
«Проигрывает» Пришвин и своим орловским ровесникам — Бунину и Леониду Андрееву.
И по личной судьбе, и по творческой. В эмиграции не был. Бунтарских
произведений не печатал.
В советское время ушел в свою природоведческую нишу и
был неприметен. Певец природы. Писал о цветах и снежинках. «Природа любит
пахаря, певца и охотника, — говорил Пришвин. — Я охотник за своей собственной
душой, которую нахожу, узнаю то в еловых молодых шишках, то в белке, то в
папоротнике…» Естественно, с такой установкой в первый ряд не пробьешься. А
начинал свой жизненный путь Пришвин, вроде бы, бойко: в гимназии вступил в
конфликт с учителем географии Василием Розановым (в дальнейшем они
подружились). Потом последовало увлечение, нет, можно сказать иначе, —
обольщение марксизмом, работа в марксистских кружках, арест и одиночное
заключение в тюрьме. Но революционера из Пришвина не вышло, ибо с детства в нем
было заложено «построить свое поведение не на сострадании, а на той святой
радости, лучше которой нет ничего на земле». Отсюда и неудачная попытка
соединить социалистическую идею с христианской. Поучился Пришвин в Германии, в
Лейпцигском университете, поработал агрономом и поздно — в 28 лет — начал свою
литературную деятельность.
В 1905 году стал печататься в газетах, а в 1907 году
опубликовал первую свою книгу «В краю непуганых птиц», за ней последовали
другие — «За волшебным колобком», «У стен града невидимого», «Черный араб»,
«Птичье кладбище» и другие. В 1907 году Пришвин попадает в «гнездо писателей
школы Ремизова», становится членом Петербургского религиозно-философского
общества, знакомится с Максимом Горьким, который оказался близок Пришвину своей
приближенностью к народу, «наивностью» и непосредственностью. Они
переписывались друг с другом вплоть до смерти Горького в 1936 году. Революцию и
новую власть Пришвин не принял и стал тихим внутренним эмигрантом, обозначив
свое поведение как переворот «от революции к себе».
В своих дневниках, а вел он
их практически всю жизнь, Пришвин оставил немало оценок, например, об Октябре
он высказался так: «В этом действии было наличие какой-то гениальной невменяемости».
Или — «Революция — это грабеж личной судьбы человека» (24 ноября 1930). «Новое
время, не рабы, а рабочие! По существу то же самое…» Да, попади пришвинский
дневник в руки НКВД, несдобровать бы писателю. Но не попался: то ли Бог хранил,
то ли власть считала Михаила Михайловича вполне лояльным — детские книжки
писал, добрые, ясные, про лес и зверюшек. А что внутри, в душе, делалось у
Пришвина?
В 1930 году в дневнике он формулирует заповедь; «Нельзя открывать
своего лица — вот первое условие нашей жизни». Значит, — скрываться,
ловчить, мимикрировать? Это тоже не по душе. «Мое Надо в том, — пишет Пришвин,
— что я должен жить самим собой, значит, делать не то, что велят, а то, что мне
хочется. Я сам по себе, и быть самим собой — все мое назначение». Быть самим
собой в тоталитарную эпоху — это непозволительная роскошь. В душе-то можно, но
вот выйти на улицу «самим собой» уже опасно: власть давила всякое инакомыслие и
преследовала «иноверцев». «Моя свобода, чувствую, давно уже превратилась в
волну и разбегается, и ударяется в скалистый берег и рассыпается, и опять
собирается» (24 августа 1948 г.).
Десятью годами раньше, 25 августа 1938 года:
«Моя задача была во все советское время приспособиться к новой среде и остаться
самим собой». Вряд ли решил Пришвин эту задачу, а если и решил, то только
наполовину, о чем свидетельствуют его многолетний автобиографический роман
«Кащеева цепь» и собрание сочинений в 8-ми томах. Полнее, чем в своих
художественных произведениях, выразил себя Пришвин в дневниках, которые до сих
пор полностью не изданы (это примерно 600 печатных листов за полувек,
1905–1954).
Вот, к примеру, одна из записей 1930 года: «Мне хотелось идти по
дороге так долго, пока хватит сил, и потом свернуть в лес, лечь в овраг и
постепенно умереть. Мысль эта… последнее время живет со мной, и с удивлением
вычитал я на днях у Ницше, что это „русский фатализм"». В другом месте не более
утешительное: «Зачем же тебе еще идти в овраг, сообрази, ведь ты уже в овраге».
«Овраг» у Пришвина, «Котлован» у Андрея Платонова… Время от времени критики
набрасывались на Пришвина и ругали его за «бегство» от реальной жизни в мир
природы и лирики, а он, знай себе, писал и писал свои исключительно пришвинские
вещи: «Лесная капель», «Глаза земли» и прочий «Календарь природы», оставаясь в
«скромной должности хранителя ризы земли». Это о Пришвине когда-то писал
Евгений Баратынский (точнее, о таких, как он):
С природой одною он жизнью
дышал,
Ручья разумел лепетанье,
И говор древесных листов
понимал,
И чувствовал трав
прозябанье.
Как писала Вера Инбер о
Пришвине: «…его рабочим кабинетом был лес, отделанный дубом и сосной,
письменным столом — зеленый луг, устланный цветами». И, конечно, сочный
удивительный русский язык Пришвина. «Прозу Пришвина, — отмечал Константин
Паустовский, — можно с полным правом назвать „разнотравьем русского языка".
Слова у Пришвина цветут, сверкают. Они то шелестят, как листья, то бормочут,
как родники, то пересвистываются, как птицы, то позванивают, как хрупкий первый
ледок, то, наконец, ложатся в нашей памяти медлительным строем, подобно
движению звезд над лесным краем».
Но еще задолго до Паустовского, по прочтении
первых произведений Пришвина, Александр Блок сказал: «Это, конечно, поэзия, но
и еще что-то». Михаил Пришвин в течение долгих лет писал, путешествовал и жил
как бы без особых потрясений, если не считать потрясений, которые происходили в
России, как вдруг грянул гром: поздняя любовь. В январе 1940 года 63-летний
писатель встретил женщину — Валерию Лебедеву и… Он женат, она замужем и,
казалось, какая любовь, когда ей уже под сорок. Но сердцу не прикажешь. Пришвин
записывает в недоумении: «Мы с ней пробеседовали с 4 утра до 11 вечера. Что это
такое?»
3 февраля 1940 года коротенькая запись: «А если?» Жена Пришвина,
естественно, боролась за него, но победить любовь было уже невозможно. Валерия
Лебедева стала Валерией Пришвиной, более того, она приняла удивительное
предложение Пришвина… стать ему матерью, и Пришвин записывает в дневнике:
«Теперь она мать в 51 год, а ее ребенок в 78 лет». Вместе они ведут дневник,
который назвали «Мы с тобой. Дневник любви». Остается только глубоко вздохнуть
и сказать: Господи, чего только не бывает на этом свете! Тринадцать лет длилось
это счастье.
Михаил Пришвин умер, прожив без малого 81 год. Валерия Дмитриевна
прожила без него еще 24 года и скончалась в декабре 1979 года. Вместе
они сотворили некую сказку…
|
![](<img src="http://uchitel-slovesnosti.ru/verx.webp" border="0" alt="" />)
УЧИТЕЛЬ СЛОВЕСНОСТИ
