Амели Нотомб, урожденная Фабиенн-Клер Нотом (FabienneClaire Nothomb) — скандально известная франкоязычная писательница, родилась в 1967 г. в японском городе Кобе, в семье бельгийского дипломата. В связи со спецификой работы отца география жизни будущей писательницы крайне ярка. Первые пять лет своего детства Амели Нотомб прожила в Японии, затем переехала в Китай, за Китаем последовал Нью-Йорк, за Нью-Йорком Бангладеш, Бирма, Лаос и наконец — Бельгия, куда юная европейская «чародейка» прибыла в 17 лет. В качестве своего призвания она избрала факультет романской филологии, которую стала изучать в брюссельском Свободном университете. Кроме этого, будущая романистка, вдохновляемая совей любовью к Востоку, принялась за изучение японского языка: юная Амели Нотомб мечтала вернуться в родную Японию. Осуществить свою мечту ей удалось: пять лет спустя она отправляется покорять Токио. Итогом этого предприятия стал роман «Страх и трепет» (1999, рус. перевод 2002), в котором уже известная писательница Амели Нотомб рассказала о горьком опыте своего пребывания в стране восходящего солнца. За этот роман Амели Нотомб получила Гран-при Французской академии, а в 2003 г. Ален Карно поставил по нему одноименный фильм. Сейчас Амели Нотомб проживает во Франции, прекрасно ладит с собратьями по перу Фредериком Бегбедером и Мишелем Уэльбеком: их негласно признали святой троицей французской литературы.

В творческом арсенале франкоязычной писательницы имеются пьесы, рассказы, сказки, поэтические тексты, но прежде всего она известна как оригинальный и талантливый романист. Амели Нотомб отличается поразительной творческой плодовитостью, «она неизменно публикует по бестселлеру в год». В 2006 г. в одном из интервью Нотомб сообщает, что публикует лишь четвертую часть написанного. На данный момент писательницей издано двадцать романов, все переведены на русский язык. Но дело в том, что все тексты Амели Нотомб редко превышают полутораста страниц — поэтому определение их жанра как повести должно представляться более уместным.

Особенностью творчества Амели Нотомб является его автобиографичность — практически каждый роман писательницы содержит справки о фактах ее жизни. Ироничные почитатели творчества Нотомб справедливо называют ее произведения девичьими дневниками, вывернутыми наизнанку. Это замечание совершенно справедливо, так как творческая деятельность бельгийки сконцентрирована прежде всего на себе самой и на событиях собственной жизни соответственно. Так что и общий смысл творчества Амели Нотомб создает единое повествующее сознание: вспоминающее и воссоздающее, перечитывающее и переписывающее. В каждом романе звучит один и тот же голос лихой девчонки, однообразность которого скоро надоедает. Свой первый роман «Гигиена убийцы» / L’hygiène de l’assasin (1992, рус. перевод 2005) Амели Нотомб посвятила не столько проблеме творчества и не столько раскрытию интересного образа писателя-человеконенавистника, сколько дорогой Амели, заключенной в образе смелой и острой на язык журналистки Нины.

Однако этот роман отличает от большинства остальных по-настоящему захватывающий сюжет, двигателем которого является тайна, сокрытая, как кажется, до определенной поры даже от всеведущего автора, а также блестящие диалоги, впечатляющие парадоксами и тонкими замечаниями. Кроме этого, излюбленная тема творческих исследований писательницы — «превратности взаимоотношений» — в данном произведении обретает превосходное развитие. В уже упомянутом романе «Страх и трепет» также сталкиваются в деловом пространстве крупной японской компании две противостоящие друг другу фигуры: Амели Нотомб и ее новая начальница Мори Фубуки. Критики высоко оценили данное произведение, в качестве главного достоинства отметив его высокий эмоциональный заряд, способный пробудить даже самого апатичного читателя. Каким бы спорным это замечание ни было, однако именно благодаря этому роману Амели Нотомб обрела международную известность.

Далее следуют романы, раскрывающие все тот же набор «неразрешимых» для автора вопросов: как выживать в пространстве, поделенном на два извечно враждующих фронта, как не терять лица при встрече с онтологическим врагом, положенным тебе при рождении, как из мученика обратиться в святого — и не всегда писательница предлагает законный план стратегических действий. Не зря же Амели Нотомб получила прозвище «готической принцессы»: в выборе средств разрешения конфликта она чаще руководствуется рекомендациями не морали, но изощренного эстетического чувствования сложившейся обстановки — она скорее схватится за револьвер, чтобы доиграть, чем сверится со сценарием.

Из-за этого многие романы бельгийки походят на стилизованные картинки, динамично мелькающие перед взором читателя, который обречен в случае Нотомб на неизбывную жажду смысла. Убийство и насилие — главные составляющие творческого метода Амели Нотомб: романы «Серная кислота» / Acide sulfurique (2005, рус. перевод 2008) и «Дневник ласточки» / Journal d’Hirondelle (2006, рус. перевод 2008) в этом смысле шокировали даже самых подготовленных читателей. «Писательство — это такое продолжение детства», — говорит сама Амели Нотомб, а чуть позже с облегчением замечает: «К счастью, убивать в романах не запрещено».

Для Амели Нотомб пространство мира художественного произведения — площадка для детских игр, где все понарошку, для нее не существует четкая грань между художественным миром вымысла и реальным миром действительности, в который не должна проникать ответственность за события в романах. Может быть, именно потому произведения Амели Нотомб читаются легко и являются безопасными, что черт в них искусственный, а безумие автора — скрывает за собой незаурядный писательский талант. В августе 2012 г. Амели Нотомб опубликовала роман «Синяя борода» / Barbe bleue (2012, рус. перевод 2013), который стал очередным примером жанрового эклектизма: в нем сошлись черты сказки, психологического триллера, детектива и эзотерической притчи.

Беспощадная ирония — еще одна яркая особенность творчества Амели Нотомб. Иногда ироничность повествования мешает возрасти градусу выгодного для произведения пафоса: почти каждый текст бельгийской писательницы способен разрастись в глубокое, иногда масштабное творение. Роман Амели Нотомб — соединяет в себе традиции мрачного психологизма Эдгара По, органическую тягу к небытию жрецов декаданса, черты социально-критической линии произведений Мишеля Уэльбека и Фредерика Бегбедера. Амели Нотомб подобна скандинавским символистам по градусу экспрессии, когда речь ведет о катастрофах гендерных взаимоотношений: любовь в ее романах традиционно превращается в суровую борьбу с малым процентом вероятности выживания ее участников. Ее даже можно поставить рядом с французскими экзистенциалистами, возвещающими, что «ад — это другие».

Подруга Амели Нотомб известная французская певица RoBERT еще до знакомства с писательницей, прочитав один из ее романов, отметила: «Так, Ионеско умер, но есть еще кто-то очень сильный, кто вот-вот появится». Действительно, творчество Амели Нотомб в целом существует под знаком, в котором слились поэтика декаданса и эстетика театра абсурда: в современной литературе она является заметным и далеко не рядовым наследником и продолжателем этих литературных направлений. Она создает из весьма специфических черт каждого течения концентрированный и тяжело усваиваемый сплав. Зачастую действие в ее романах подобно фарсу, жизненная вероятность которого нулевая; за карнавальной маской редко скрывается характер; поэзия, та, о которой говорили романтики (Новалис. «Фрагменты») в ее творчестве отсутствует совершенно. Нотомб не эстетизирует жизнь как таковую, не ищет и не открывает в ней глубин чудесного, не отстраняет привычное в наших глазах, но как прекрасный стилист наряжает данную реальность в изысканные одежды броских цветов и не всегда удобных фасонов, насыщает ее экстравагантными существами, ничего общего, впрочем, не имеющими с действительными людьми.

Один из читателей Амели Нотомб однажды сказал: «Это прекрасно, потому что чудовищно», — на самом деле, для изощренного вкуса нет лучшего блюда, чем проза Амели Нотомб. Например, в своем романе «Словарь имен собственных» / Robert des noms propres (2002, рус. перевод 2004) Нотомб удалось соединить все знаковые черты декаданс-литературы, и прежде всего вывести в качестве главных персонажей скрытые, но деятельные, — Любовь, Красоту и Убийство. Именно эти три стихии заводят внутренний механизм романа и обеспечивают динамику событий. Скорее всего, это произведение стоит определить как роман-сказка, повествующий о новой Саломее — жрице, мученице, святой, в которой традиционно воплотились черты самой Амели Нотомб.

Еще находясь во чреве матери, будущая главная героиня романа оказывается свидетелем ее чудовищного и абсурдного преступления: девятнадцатилетняя Люсетта, находясь «на восьмом часу бессонницы» и мучаясь от икоты ребенка в животе, убивает своего юного мужа, пока тот спит. Шепнув ему на ухо: «Я люблю тебя, но обязана защитить моего ребенка», — она стреляет из револьвера любимому в висок. Причина очень проста, хотя и не очевидна: муж хотел назвать будущего ребенка «Танги, если это будет мальчик. А если девочка — Жоэль», — а это верная гибель, человек с такими именами не способен на что-либо выдающееся, обречен на заурядную жизнь в заурядном мире, считала Люсетта. Она же, как любая мать, желала своему ребенку блестящего будущего и необыкновенной жизни. Так, уже в тюрьме, она окрестила новорожденную дочь именем Плектруда. После этого успокоенная молодая мать свила из тюремных простыней веревку и повесилась, оставив в качестве завещания «имя дочери, на котором так упорно настаивала».

Импульс развитию сюжета дан серьезный, и с этого момента события романа начинают развиваться по законам сказочного жанра. Преувеличение становится главным стилистическим приемом, повествование приобретает нередко торжественный пафос, и вся эта восторженная стилистика полностью отвечает невероятным перипетиям судьбы героини, которая уже в детском возрасте была подобна «византийской святой», «персидской невесте», «древнегерманской принцессе», «сказочной фее», в общем — была «божественным, загадочным, диковинным созданием». Особенно чудесны были ее глаза, глубокие, серьезные, они будто бы говорили каждому, кто бы ни взял Плектруду на руки: «Это еще только начало великой истории нашей любви, она заставит вас потерять голову».

Невольно появляются ассоциации с образом Саломеи, роковой женщины, оригинально интерпретированным декадентами рубежа веков, особенно если заметить, что мать героини хотела, чтобы девочка стала танцовщицей. Все двусмысленности в намеках автора на сходство своей героини с эмблемой декаданса должны пропасть с момента объявления Плектрудой, что к своему четырехлетию она хочет получить балетные туфельки. Плектруду отдают в балетную школу, и если из садика эта маленькая красавица была исключена из-за своего пристального взгляда, от которого детям становилось жутко, то здесь он оказывается редким и самым главным даром. Учителя заключают: она рождена для танца. Но гений ее освещен солнцем, она не танцует, как демон, ради страсти и горя — здесь наша героиня прямо расходится и с общим тоном романа, и со своим прототипом. Дело в том, что традиционно, главная героиня Амели Нотомб вопреки всему должна быть/стать святой, так что зловещей ауры, которой привычно окружали своих прекрасных «танцовщиц» символисты, декаденты, мистики, Плектруда лишена. Ее танец в романе никого не убьет и никого не сведет с ума. Пострадает лишь она сама.

Героине романа любящая приемная мать обеспечила сказочное детство в прямом смысле этого слова. Маленькой Плектруде было доказано, что она исключительная. Разумеется, подрастающая балерина и от жизни ждала невероятных приключений: реальности сказки казались ей естественными реальностями мира действительного. Например, она не боялась, как все дети, темноты, так как с «несокрушимой уверенностью» знала, что она «королева всех, кто живет во мраке». Поступление в балетную школу предоставило ей дополнительные возможности для превращения своей жизни в произведение искусства: «Она так сжилась со своим искусством, что превращала в балет любой, даже самый мелкий эпизод». Жизнь по законам хореографии требовала от нее недетского мужества и изобретательности: красотой и трагическим духом танца наделялись детские игры, непременно грозящие риском для жизни; мечтая о любви, Плектруда выдумывала такие невероятные истории, в которых любовники обязательно должны были спасать друг друга от смерти; даже ответ у школьной доски становился спектаклем одного актера в духе театра абсурда. Грани между жизнью и творчеством для Плектруды не существовало: «Вечно та превращала свою жизнь в спектакль, вечно ее тянуло к чему-то возвышенному и героическому, к смертельной опасности, от которой могло спасти только чудо». В этом Амели Нотомб вольно или невольно снова воплощает одну из оригинальных особенностей традиций декаданса: «метаморфоза жизни в творчество», — и наоборот, творчества в жизнь, ведь декаданс — единственное литературное направление, чьи опыты выходили за рамки художественной образности и превращались писателями в эксперимент над собственной жизнью.

С тех пор, как героиня впервые встанет на пуанты, балет превратится для нее в религию. Танцующая, она станет подобна жрице Диониса, совершающей вакхическое священнодействие: в танце она «познавала неистовый восторг, опьяняющую легкость взлета», растворялась в экстазе. Для ранних декадентов было свойственно обожествление творчества, в котором художник являлся и «святым искусства», и проповедником новой религии, и грешником, и жертвой одновременно. Искусство превращалось в мистерию жертвоприношения, «желание расходовать всего себя в художественном слове» лежало в основе творческого порыва. Героиня романа Амели Нотомб до самозабвения была предана балету, танец стал «единственным способом перенестись в иную реальность. Он оправдывал любую аскезу». Нахождение Плектруды в искусстве вполне подходило под метафорическое определение творчества «как непрекращающейся трагедии отречения»: еще в детстве «ей хотелось, чтобы ее изгнали, отвергли, выбросили из общества сверстников как инородное тело», — жизнью на грани искусства она этого добилась. В балетной школе Плектруда без сожаления отрекалась от себя: изнуряя себя голодом, она теряла не только килограммы, но и то, что человека делает личностью: волю, любовь, желания… Свое любимое дело она превратила в храм и камеру пыток одновременно.

Амели Нотомб пишет свой роман, в целом следуя этике и эстетике декаданса, но когда до заключительного слова произведения остаются считанные страницы, писательница сводит героиню со страстного пути саморазрушения и ставит ее на новый и иной путь обретения себя. Врачи объявляют Плектруде, что танцевать она не будет никогда — ее заигрывание с небытием, которое она выдавала за отчаянную любовь к искусству, совершенно естественно сказывается на ее здоровье. Плектруда узнает о судьбе своей настоящей матери и приходит к выводу, что закончить она должна так же: «Наверно, такая же судьба ждет и меня», — т. е.: «Прожить еще три года», дождаться девятнадцатилетия, «родить ребенка» и отправиться на тот свет. Когда все, чего требовала от Плектруды надуманная судьба, было сделано, она, одевшись в роскошное старинное платье «из темно-синего бархата с кружевами цвета тусклого золота», отправилась к Сене — «перспектива самоубийства приводила ее в чудесное настроение». Голову занимали возвышенные мысли о древности мира, в которой потонут и ее девятнадцать лет — как всегда Плектруда будто исполняла трагическую роль несчастной герцогини, идущей смело на вынужденную смерть. Но предначертанному судьбой не суждено было сбыться. Память школьной Любви оказалась сильнее смерти — героиню спасает человек, которого она любила всю жизнь, но которого всю жизнь старалась забыть. Таким образом, писательница не позволила сработать ни механизму нисхождения декаданса, ни механизму «памяти рода» натурализма. Похоже, Амели Нотомб намеренно стремилась к такому исходу своей истории — чтобы на примере героини показать, насколько опасна, бессмысленна и обманчива жизнь на предельной скорости, и как может оказаться благосклонной судьба к тому, кто несет в себе светлые мечты, детские надежды. Искусство научило Плектруду жить вопреки приемной семье, танцевать вопреки педагогам и не любить вопреки любви: она «писала книгу» своей жизни как героический эпос, тогда как ей суждено было стать героиней любовного романа. Такой поворот событий можно подозревать в искусственности — он неубедителен, но зато неожидан, он наигран, но зато поистине прекрасен, кто-то такому обороту обязательно порадуется. Но дело в том, что не в стиле Амели Нотомб выходить из романа без заключительного убийства — кто-то должен умереть еще, пусть даже каждый из действующих лиц уже при деле, а новых вводить как будто поздно. Амели Нотомб знакомит Плектруду с собой — т. е. «помещает и себя в пространство стилизованного кошмара»: «Плектруда встретила Амели Нотомб и увидела в ней подругу, сестру, в которой так нуждалась» — несмотря на счастье встречи, ее-то и убьет главная героиня, в которой наконец срабатывает «тот закон, который превращает жертв в отменных палачей». Рождению Плектруды предшествовала смерть, и вся ее жизнь была метафорой убийства — «так можно ли после такого не сделаться убийцей?»

Критики называют «Словарь имен собственных» «пародией на сказку» — с этим определением не согласиться нельзя, но мы бы еще говорили о нем как о «пародии на триллер». Не всякое произведение Амели Нотомб пародия на сказку, но почти каждое несет черты психологического триллера. Действие ее романов неизменно движется к катастрофе (за исключением, может быть, романа «Страх и трепет» — если не воспринимать как катастрофу увольнение из японской фирмы), предчувствием ее охвачен читатель на протяжении всего времени чтения произведения.

Творчество Амели Нотомб хочется назвать литературой без-ответственности. Подобно королю театра абсурда Эжену Ионеско эта бельгийская бестия забавляется со своими героями, подчиняя их своей неуемной изощренной фантазии: диалоги, события развиваются стихийно, кажется, никакой логикой они оправданы быть не могут, убийства совершаются героями по завуалированным в тексте причинам — в реальной жизни на такое может быть способен только сумасшедший. Оттого персонажи ее произведений больше походят на кукол в руках веселого ребенка, чье сознание не избежало искушения черным юмором.

Творчество Амели Нотомб вокруг себя образует живое пространство непримиримых критических суждений, споров, в которых высказываются радикально отличные мнения: одни утверждают, что сюжеты ее произведений «достойны фантазии одиннадцатилетнего садиста»; другие называют ее «мастером абсурда и парадокса», редким примером творца, способного заворожить и опьянить красотой чувственного мира; иные объявляют ее прекрасным создателем интеллектуальных романов, отмечая превосходное мастерство диалогического письма  — это невольное вознесение ее до высот, где звучит имя Бернарда Шоу, конечно, несколько поспешно, и скептически настроенные читатели твердят в ответ о предсказуемости, банальности и плоскости ее письма. Но интерес к творчеству Нотомб стабилен и, пожалуй, оно еще долго не будет оставлять читателей и критиков равнодушными. Наделяя свои произведения чертами узнаваемых литературных направлений, но давая их в наброске, — Нотомб снимает всякие обязанности с адресата и отправляет его в свободное плавание по пространствам возможных смыслов своих работ. Поэтому для литературоведа или критика Амели Нотомб представляет собой довольно перспективный и занятный экспонат, а простого читателя увлечет парадоксами и контрапунктами.