И в самом деле, книжные, журнальные и газетные издательства для того и держат штат редакторов и корректоров, чтобы они исправ­ляли чужие ошибки. Но заранее надеяться на их помощь — это все равно что, имея здоровые ноги, сразу учиться ходить на костылях.

В подтверждение этой мысли позволь­те сослаться на авто­ритет Константина Георгиевича Паус­товского, а точнее на главу «Случай в ма­газине Алыпванга» из книги «Золотая роза» — пожалуй, единственной в на­шей литературе, где интересно и доход­чиво, без всякого занудства, рассказано об азах писательского ремесла.

Константин Геор­гиевич собирался написать продолжение этой книги, да не успел. Но это присказка. Расска­зать же тут хотелось бы вот о чем...

В голодную и холодную зиму 1921 года К. Г. Паустовский работал в маленькой одес­ской газете «Моряк», а жил в бывшем магазине готового платья «Алыпванг и компания», за­няв явочным порядком примерочную на вто­ром этаже.

И вот однажды вечером к нему на огонек коптилки заглянул корректор Благов, быв­ший директор самой распространенной в Рос­сии газеты «Русское слово», правая рука зна­менитого издателя Сытина. «Это был неразговорчивый человек, напуганный своим про­шлым, — характеризует его Паустовский. — Всей своей солидной фигурой он совершенно не вязался-с оборванной и шумной молодежью нашей редакции».

А надо сказать, что в то время в «Моряке» сотрудничали совсем молодые тогда Катаев, Багрицкий, Бабель, Олеша и Ильф. Из старых писателей в редакцию захаживал только Анд­рей Соболь — «милый, всегда чем-нибудь взволнованный, неусидчивый человек».

Однажды он принес в «Моряк» свой рас­сказ — раздерганный, спутанный, хотя и ин­тересный. В редакции прочли его и смути­лись: печатать его в таком небрежном виде было нельзя. Предложить Соболю исправить его никто не решался. В этом отношении Со­боль был неумолим — и не столько из-за ав­торского самолюбия, сколько из-за нервоз­ности: он не мог воз­вращаться к написан­ным своим вещам и те­рял к ним интерес.

«Мы сидели и дума­ли: что делать? — вспо­минает писатель. — Си­дел с нами и наш кор­ректор, старик Благов». Так ни до чего особо и не додумавшись, разошлись по домам. А вечером старый корректор постучался в дверь к Паустов­скому.

Вот что,— сказал он. — Я все думаю об этом рассказе Соболя. Талантливая вещь. Нель­зя, чтобы она пропала. У меня, знаете, как у старого газетного волка, привычка не выпус­кать из рук хорошие рассказы.

Что же поделаешь! — ответил Паустов­ский.

Дайте мне рукопись. Клянусь честью, я не изменю в ней ни слова. Я останусь здесь, по­тому что возвращаться домой, на Ланжерон, невозможно, наверняка разденут. И при вас я пройдусь по рукописи.

Что значит «пройдусь»? — поинтересо­вался Паустовский. — «Пройтись» — это зна­чит выправить.

Я же вам сказал, что не выброшу и не впишу ни одного слова.

А что же вы сделаете?

А вот увидите.

В словах Благова чувствовалось нечто зага­дочное. Какая-то тайна вошла в эту зимнюю штормовую ночь в магазин Алынванга вместе с этим спокойным человеком. Надо было уз­нать эту тайну, и Паустовский согласился.

А дальше случилось вот что...

«Благов вынул из кармана огарок необык­новенно толстой церковной свечи. Золотые по­лоски вились по ней спиралью. Он зажег этот огарок, поставил его на ящик, сел на мой по­трепанный чемодан и склонился над рукопи­сью с плоским плотницким карандашом в ру­ке», — пишет Паустовский.

Он закончил работу над рукописью только к утру. «Мне он рукописи не показал, пока мы не пришли в редакцию и машинистка не перепи­сала ее начисто, — свидетельствует Паустов­ский. — Я прочел рассказ и онемел. Это была прозрачная, литая проза. Все стало выпуклым, ясным. От прежней скомканности и словесного разброда не осталось и тени. При этом действи­тельно не было выброшено или прибавлено ни одного слова.

Я посмотрел на Благова. Он курил толстую папиросу из черного, как чай, кубанского та­бака и усмехался.

Это чудо! — сказал я.— Как вы это сде­лали?

Да просто расставил правильно все знаки препинания. У Соболя с ними форменный ка­вардак. Особенно тщательно я расставил точ­ки. И абзацы. Это великая вещь, милый мой. Еще Пушкин говорил о знаках препина­ния. Они существу­ют, чтобы выделить мысль, привести сло­ва в правильное соот­ношение и дать фразе легкость и правиль­ное звучание. Знаки препинания — это как нотные знаки. Они твердо держат текст и не дают ему рассыпаться.

Рассказ был напечатан. А на следующий день в редакцию ворвался Соболь. Он был, как всегда, без кепки, волосы его были растрепа­ны, а глаза горели непонятным огнем.

Кто трогал мой рассказ? — закричал он неслыханным голосом и с размаху ударил пал­кой по столу, где лежали комплекты газет. Пыль густым облаком взлетела над столом.

Никто не трогал,— ответил я. — Може­те проверить текст.

Ложь! — крикнул Соболь. — Брехня! Я все равно узнаю, кто трогал!

Запахло скандалом. Робкие сотрудники начали быстро исчезать из комнаты. Но, как всегда, на шум примчались, стуча «деревяш­ками», обе наши машинистки — Люсьена и Люся. Тогда Благов сказал спокойным и даже унылым голосом:

Если вы считаете, что правильно расста­вить в вашем рассказе знаки препинания — это значит тронуть его, то извольте: трогал его я. По своей обязанности корректора.

Соболь бросился к Благову, схватил его за руки, крепко потряс их, потом обнял старика и троекратно, по-московски, поцеловал его.

Спасибо! — сказал взволнованно Со­боль. — Вы дали мне чудесный урок. Но толь­ко жалко, что так поздно, Я чувствую себя преступником по отношению к своим преж­ним вещам»,

«...После этого я окончательно убедился, с какой поразительной силой действует на чита­теля точка, поставленная в нужном месте и во­время», — пишет Паустовский.

И что к этому еще добавишь?