Пятая глава знаменитых «Двенадцати стульев» начинается с таких слов:

«В половине двенадцатого с северо–запада, со стороны деревни Чмаровки, в Старгород вошел молодой человек лет двадцати восьми. За ним бежал беспризорный.

— Дядя, — весело кричал он, — дай десять копеек!

Молодой человек вынул из кармана нагретое яблоко и подал его беспризорному, но тот не отставал».

Это первое появление Остапа Бендера: великий комбинатор предстает перед читателем с нагретым яблоком в руке. Лишь через несколько строк читатель узнает о зеленом костюме, о лаковых штиблетах, о шерстяном шарфе турецко–подданного, но первая деталь — нагретое яблоко.

Почему же нагретое? Можно предположить, что оно лежало в кармане брюк, на могучих ляжках героя, где и обрело свою повышенную температуру — хотя с другой стороны, как-то не очень удобно идти с яблоком в брючном кармане. Вот в пиджак положить — совсем другое дело.

Не будем, впрочем, томить читателя. Ученые выяснили, кто и как нагрел яблоко, отданное беспризорнику. Нагрела его… машинистка, перепечатывавшая рукопись Ильи Ильфа и Евгения Петрова. В тексте у соавторов стояло: «налитое яблоко». Но вот машинистке отчего-то привиделось нагретое. То ли жарко было в комнате, то ли другие причины оказали действие — но случилась ОПЕЧАТКА. Банальная опечатка. И яблоко мигом изменило кондиции, превратившись из сочного, налитого, вкусного (и сорванного, должно быть, в упомянутой Чмаровке) в просто–напросто нагретое.

Мелочь? Разумеется, мелочь. Но красноречивая мелочь, которая показывает силу опечатки. Поклонники «Двенадцати стульев», помнящие роман близко к тексту, теперь уже и не согласятся с налитым яблоком — им нагретое подавай!

Итак, опечатки. Это явление особенное, не лишенное загадочности и изящества. Изящество (и сила) их в том, как одна–две–три переставленные буквы меняют смысл текста, превращая его подчас в противоположный.

Конечно, не все опечатки имеют сокрушительный эффект. Если, допустим, вместо «Петербург» напечатано «Петербуг» (вполне реальная и довольно частая опечатка) — это, конечно, досадно, но не более того. Ведь сразу видно: из слова выпала буква, то-то и всего. А вот если опечатка выглядит правдоподобно, словно так и задумывал написать автор — это куда хуже.

В одной из публикаций Юрия Тынянова, знаменитого автора «Кюхли» и «Подпоручика Киже», было напечатано вместо «литературная шутка» — «литературная наука». Юрий Николаевич горько шутил: «Уж лучше бы набрали „щуки" — тут очевидна была бы бессмыслица, а так получилась видимость смысла, но мнимого, ложного…»

Опечатки рождали легенды, вносили коррективы в историю и географию, наносили удары по репутациям. А виновные в появлении опечаток могли поплатиться свободой или жизнью — примеры во множестве приведены в этой книге. Здесь же для завершения предисловия вспомним еще одну примечательную историю, тоже связанную с литературной классикой.

В начале XX столетия поэт–символист Валерий Брюсов пользовался большой популярностью — особенно у ценителей авангардной поэзии, которые готовы были принять любые ее эксперименты и изыски.

Но принять — это одно, а понять — совсем другое. При том, что понять все-таки хотелось. Легенда гласит, что один из поклонников задал однажды Брюсову вопрос:

— Валерий Яковлевич, а что такое вопинсомания?

Брюсов был озадачен:

— Не знаю… Должно быть, какая-то психическая болезнь… А где Вам попалось это слово?

Поклонник был озадачен не меньше поэта:

— Как же где — в Ваших стихах!

И прочитал на память:

И до утра проблуждал в тумане,

По жуткой чаще, по чужим тропам,

Дыша, в бреду, огнем вопинсоманий…

Это были строки из стихотворения «Лесная дева». Брюсов имел в виду всего-то «огонь воспоминаний», только вот при публикации стихотворения случилась опечатка.

«Огонь вопинсоманий» — читатели решили, что так и должно быть. Да так бы и думали, если бы не настойчивость поклонника. При очередной публикации опечатка была исправлена.

А Валерий Яковлевич, как гласит легенда, долго переживал по поводу случившегося.