...и обнаружим сцену Театра драмы и
комедии на Таганке. Именно он и стал судьбой Владимира Семеновича
Высоцкого. В начале этого повествования была подвергнута сомнению
категоричность формулировки Натальи Крымовой: «Высоцкий — поэт,
рожденный театром». В союзники беру выдающегося художника одного из
столпов «Таганки» Давида Боровского, который говорил так «Театр
сформировал Высоцкого? Нет, это процесс взаимный, разорвать нельзя. И
трудно сказать, кто кому больше дал».
«Первый спектакль, который я посмотрел,
был «Добрый человек из Сезуана», — неоднократно вспоминал Владимир
Высоцкий. — Я тогда был просто поражен...»
Что поразило Высоцкого? Необычная для
советского театра драматургия? Безусловно. Нарочная условность,
образность сценографии? Конечно. Игра актеров, их открытая, яростная
искренность? Да. Но главное — он «увидел, что песни, которые поются в
атом спектакле, близко лежат к тому, что я тогда делал...». И понят —
это тот театр, который он так долго и мучительно искал.
Сбежав со съемок в Москву, чтобы в
окошко роддома увидеть Люсю, он все же успел наспех переговорить и с
Юрием Любимовым. Уже из Прибалтики сообщил домой: «Лапа!.. Там все в
порядке, закончу здесь — и туда».
Однако до «порядка» было далеко. Закончились «рижские каникулы», Владимир вернулся в Москву, а «Таганка» все держала паузу.
Вечная хлопотунья (еще с институтской
скамьи) Таисия Додана рассказывала: «О Володе я разговаривала... с
Николаем Лукьяновичем Дупаком — директором театра. Пришла к нему и очень
просила принять Володю как чрезвычайно талантливого человека. Я
говорила, что у Володи так трудно сложилось в жизни, что он оказался не у
дел ни в одном театре, ни в другом. Но поверьте моему слову — он
талантливый человек Он — музыкальный и владеет гитарой, что у нас в
театре немаловажно... Дупак сказал Любимову...»
«Все ребята — Артур Макаров, Кочарян —
просили помочь устроить его в театр или на телевидение, — вспоминал
режиссер Анхель Гутьеррес. — С Любимовым мы встречались... И вот я
подумал, что самое лучшее, что может быть для Володи, — это новый театр.
Я знал, что Юра полюбит Высоцкого, он понравится сразу не только как
актер, но и как комплексный такой современный художник — поющий, хорошо
двигающийся. И я ему предложил: «Юра, у нас есть один актер интересный,
возьми его». — «А где он, что он закончил?» — «Студию МХАТа» — «А ты его
видел?» — «Видел». — «Хороший?» — «Очень хороший!» — «Высокий?» —
«Нет». — «Ну а где он сейчас?» — «Из Пушкинского выгнали...» — «A-а, это
плохо, нет». — «Ты послушай его: он поет, песни сочиняет». — «Да?!
Приведи». И я его привел...»
А Владимир Высоцкий говорил: «Порекомендовал меня туда Слава Любшин». Любшин, работавший тогда на Таганке, не отрицал:
— Володя, хочешь, я скажу о тебе Любимову?
— Скажи.
И я рассказал Юрию Петровичу. Он говорит «Приведи его...».
Какая, в сущности, разница, кто первый
назвал фамилию «Высоцкий» Любимову — Додина, Любшин или Гурьеррес?
Никакой. Каждый сказал пару слов, а получился дружный хор. Главное, что
все срослось, и Высоцкий обрел свой дом.
В отличие от «Современника» на
таганских показах царили вольные нравы. Сидел Юрий Петрович, директор,
актеры входили- выходили...
«Его кто-то привел, думаю, что наши
дамы, — припоминал Любимов. — Вошел. Кепарь, серенький пиджачишко из
букле. Сигаре- точку, конечно, погасил. Прочитал что-то
маловразумительное, бравадное, раннего Маяковского, кажется, что-то
довольно стандартное. Я говорю: «А гитарка чего так скромно стоит?
Кореша, значит, вам уже сообщили, что шеф любит, когда играют на
гитаре?» — «Нет, я хотел бы спеть, если вы не возражаете».
И вот он пел мне сорок пять минут.
Через двадцать минут я спросил: «А что за тексты, скажите, пожалуйста?»
Он так скромно говорит: «Тексты мои»... Я тогда был поражен.
Спрашиваю: «А где же вы выступаете?» —
«Больше так, для друзей, в компаниях пою». Я ему сразу сказал:
«Приходите работать». Мне тут же: «Зачем берете? Он сильно пьющий.
Намучаетесь». А я говорю: «Какая мне разница: одним алкашом больше,
одним меньше. Этот хоть проспится, так умный. С ним интересно дело
иметь...»
Но директору театра хотелось все-таки
оставить последнее слою за собой. Он пытался уточнять: «Любимов жестко
высказался: «Парень талантливый, но нам незачем брать еще одного алкаша —
у нас своих хватает!» Я возразил: «Юрий Петрович, давайте попробуем,
возьмем его на договор на три месяца. Что мы теряем?» Так что
изначально, так уж выходит, он обязан своей театральной судьбой Додиной,
во вторую очередь мне, и уж затем Любимову...»
Как хочется вслед за Высоцким предложить: «Так оставьте не нужные споры. Я себе уже все доказал...»
***
Вечером Владимир пришел домой, тихий и усталый. И в ответ на немой вопрос сказал:
— Да, берут.
В штат театра он был зачислен 10 сентября 1964 года с окладом 85 рублей.
«Я не верила, что это на самом деле состоялось, и он сам боялся, что не состоится», — говорила Людмила Владимировна.
***
Вскоре на выездной площадке Дворца
культуры завода «Серп и молот» прошла ночная репетиция, потребовался
срочный ввод Высоцкого на роль 2-го бога — заболел актер Климентьев.
Один из трех «богов» Вениамин Смехов фазу заметил: «Репетирует™
уверенно, быстро перехватывает инициативу, и уже через час не всем было
ясно, кто кого здесь вводит? Мы с Колокольниковым или он нас?.».
Из любопытства Владимир посмотрел
«Микрорайон». Вполне добротная постановка. Дождался сцены, во время
которой симпатичный парень — главный герой Князев — непринужденно стал
напевать «Но тот, кто раньше с нею был...». Пел парень спокойно, с
насмешечкой, слова, правда, перевирал. После спектакля подошел к певцу,
познакомились.
— Леша, один вопрос Ты вот песню поешь, она откуда взялась?
— Черт его знает. Фоменко бросил клич:
нужна какая-нибудь уличная песенка, и все что-то стали предлагать.
Выбрали ту, что Леня Буслаев напел.
— А это кто?
— Наш актер. Хочешь, познакомлю?
На Буслаева Высоцкий сходу насел: что да как, почему слова другие?
— А откуда ты взял, что другие?
— Да потому что эту песню я написал!
— A-а, тогда другое дело. Да я ее
слышал в Ногинске, там так пели. А что ты вообще расстраиваешься? Чудак
человек. Народ поет, прибавляет-убавляет, подумаешь? Ничего страшного.
Значит, считает песню своей. Ik песню для кого писал? Для людей, чтобы
они пели?..
— Чтобы слушали...
В театре понимали: на одном-двух
спектаклях не продержаться. В лихорадке поиска подходящего литературного
материала Юрий Петрович обратился к классике. Тем более близился юбилей
Лермонтова. Так почему бы не взять «Героя нашего времени»? В союзники
Любимов призвал своего старинного знакомого Николая Робертовича Эрдмана,
удивительного драматурга, безупречному вкусу которого он полностью
доверял. Инсценировка, по мнению Любимова, получилась просто
замечательная, много интересных ходов было придумано. Обратился к
артистам: давайте идеи' И он отбирал, отбирал, отбирал, вспоминал
Валерий Золотухин, и Володя был очень активен в этом.
Но... Директор театра своими глазами
видел, как Анатолий Эфрос, приглашенный на премьеру, в ужасе сбежал из
зала прямо во время действия. С самого начала спектакль не задался.
Актеры — народ суеверный, и когда в дебюте вдруг дал сбой, закапризничал
и зарычал световой занавес — гордость молодого театра! — все решили:
дурной знак
Однако роковой оказалась дата премьеры — 15 октября 1964 года.
Заметив за кулисами незнакомого
человека, который о чем-то шушукался с Любимовым, Высоцкий спросил у
Смехова (Веня знал тут всех и вся):
— Кто такой?
— Юра Карякин, журналист, — скороговоркой ответил Сме- хов. — Не волнуйся, хороший парень...
— А что он там «шефу» все шепчет, не понравилось?
— Да не в том дело. Хрущева сняли. Завтра в «Правде» будет.
— Фьюить! — не удержался Высоцкий. — Вот вам и «герой нашего времени»...
— В точку попал. Но «...в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья...», сам понимаешь...
— Слава богу, хоть не «английский шпион», — подключился к разговору кто-то рядом, из «старичков».
Тайный поклонник символизма Смехов тут
же списал все на мистику, голос свыше: «Вот отчего рычал наш занавес,
никак не давая двигать историю дальше-.». А Высоцкий неудачу
лермонтовского спектакля объяснял проще: «Нам сказали: «Сделайте
спектакль к юбилею, а мы вам — ремонт». Мы сделали спектакль к юбилею,
нам сделали ремонт. Но крыша продолжала течь. Каков ремонт — таков был и
спектакль».
Ему в «Герое...» досталась роль
драгунского капитана, подзуживавшего Грушницкого к дуэли: «Не бойся, все
вздор на свете!.. Натура — дура, судьба — индейка, а жизнь — копейка!»
По общему мнению, даже в куцей сцене Владимиру удалось раскрыться, после
чего в «Добром человеке...» он уже был не богом, а Летчиком, которого
стал играть по очереди с Николаем Губенко.
«Герой...» быстро сошел с репертуара.
Любимов сделал вывод: «Актеры просто были не готовы. И я был не готов
как режиссер неопытный... Видимо, с молодой, неоперившейся труппой и с
молодым, начинающим режиссером браться за такое произведение было
нельзя...» Но все же с осени 1964 года о любимовском театре уже говорили
как о состоявшемся коллективе. Счастливое стечение обстоятельств
обусловило его появление в нужное время и в нужном месте. И позволило
поэту Высоцкому победоносно воскликнуть:
Разломали старую Таганку —
Подчистую, всю, ко всем чертям!
Новая Таганка сразу заняла особое место
в столичной театральной иерархии. Не первое и не последнее. Свое,
отличное от других. В своем театре Любимов занимался тем, что было ему
действительно интересно. По мнению Юрия Петровича, его театр стал
местом, где люди дышали ворованным воздухом свободы. Он собирал вокруг
себя людей, — не важно, зрителей, авторов или актеров, — которых
волновало то же, что и его. Сюда, как в дом родной, потянулись молодые
музыканты, художники, писатели, ученые с мировыми именами. Булат
Окуджава говорил: «Я любил Таганку как клуб порядочных людей».
Стоило в Москве появиться чему-то
оригинальному, свежему, авангардному, это обязательно оказывалось на
Таганке. Алексей Козлов с «Арсеналом»? Зовем! Космонавты знают что-то
новое об НЛО? Милости просим. У знаменитого детского доктора Станислава
Дсшецкого возникли новые идеи о совершенствовании личности и месте
человека в обществе? Ждем! Что уж говорить о поэтах, писателях,
художниках?
Любимов, как и Высоцкий, был из породы
мастеровых, все без исключения рассматривая с точки зрения практической
пользы: как бы это приспособить к своим нуждам.
В «Новом мире» появилась интересная
повесть Владимира Войновича «Хочу быть честным» — завлит Элла Левина тут
же кладет голубенькую книжку журнала на рабочий стол шефа.
— Кто такой Войнович? — заинтересовался Высоцкий.
— Знаменитый поэт, — пошутила Левина. —
Песенку про четырнадцать минут слышали? Ну, которые до старта
остались... Это Володя Войнович написал. Работает где-то на радио,
кажется. Юрий Петрович велел его срочно разыскать, пригласить. Может
быть, что-то получится..
Скоро в репертуарном «портфеле» театра
появилась инсценировка повести Войновича «Кем бы я мог стать». Режиссура
была поручена Петру Фоменко, а главная роль — Владимиру Высоцкому. Еще
шли репетиции, а в прессе уже промелькнуло сообщение о скорой премьере. В
театре завздыхали: плохая примета. Предчувствия сбылись. Фоменко
разочаровался в пьесе, и он под благовидным предлогом отошел в сторону.
Спасать ситуацию кинулся сам автор. Но это уже не устраивало актеров.
Высоцкий стал отлынивать, сетовал Войнович, правда, «время от времени
мне звонил, говорил: «Знаете, я что-то плохо себя чувствую...»...В конце
концов, я понял, что взялся не за свое дело».
Высоцкий по этому поводу не переживал. Он и без Войновича знал, кем он станет.
В театре уже начались репетиции
композиции по книге Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир».
Когда Юрий Петрович читал актерам сценарий, все, благоразумно изображая
внимание и живой интерес, на самом деле пребывали в смущении. Суть
сомнений уловил Вениамин Смехов: «Как ни прочен был сговор
единомышленников-студийцев творить сценические эксперименты, однако
привычка к драматургическим канонам была сильнее. Раз уж сказано
«пьеса», так подайте действующих лиц и сквозной сюжет... И «друг нам
выдают за готовую пьесу, а разрозненные эпизоды, сотни персонажей, хаос
картин вне видимых связей меж собой...»
Юрий Петрович не собирался всем
объяснять, как и кто его вызвал и вежливо предложил подумать над
революционной ремой. Он себя оправдывал: «Считалось, что эти «Десять
дней...» нельзя поставить в театре. А я думал: раз нельзя, надо
попробовать!~ Нужно преодолеть артистов. Нужно преодолеть и привести к
общему знаменателю художника, композитора. Я люблю синтетические дела.
Значит, я должен все цеха свести... И стремиться к гармонии... Чтобы
было не очень понятно, но все-таки красиво...» Полный текст главы скачивайте по ссылке вверху страницы.
|