Как уже говорилось, традиции мхатовского
училища диктовали не только почтительное отношение младшекурсников к
старшим. Обязательным было также шефство выпускников над молодежью,
первокурсниками и абитуриентами.
«Володин курс для нас был «мальчики и
девочки», — рассказывала Иза Мешкова, студентка III курса. — Их курс был
такой «хулиганский», озорные ребята — в общем, не «бомондные»...
Старший курс — люди серьезные, солидные,
думающие о завтрашних премьерах — уже начал готовить свой дипломный
спектакль по пьесе Александра Штейна «Гостиница «Астория».
— И нам, — продолжала рассказ Иза, —
понадобился солдат, кажется, бессловесная, но очень ответственная роль.
«Кого? Кого нам пригласить с младших курсов?» — и очень дружно все
сказали:
«Вовочку! Вовочку Высоцкого».
Как же так? Как зеленому первокурснику
Высоцкому удалось фантастически быстро если не разбить сердца, то хотя
бы стать столь популярным среди женской половины народонаселения? И
где?!. В храме искусств, прихожанки которого с помощью чутких и мудрых
педагогов усердно постигали азы обольщения и дальнейшего приумножения
полчищ поклонников. За какие такие заслуги выделили они среди толпы
достойных юношей именно Володю Высоцкого? Ну уж не за внешность или
стиляжный вид (какой же из него стиляга в буклетистом потертом
пиджачке?). Скорее за легкий, добрый нрав, ласковый взгляд, забавные
затеи, бесконечные шуточки-прибауточки, неожиданные песенки, умение
внимательно слушать и в случае нужды приходить на помощь.
«Вокруг Высоцкого всегда люди... Володя
органически не мог быть один», — замечал однокурсник Роман Вильдан.
«Симпатичен, обаятелен. Так что не случайно многие девушки нашего курса,
как говорится, положили на него глаз. Была и я среди них...», — скромно
признавалась Иза. Первые впечатления? «...С лестницы, чуть подпрыгивая,
носками врозь, счастливо улыбаясь, сбегал румяный мальчик в пиджаке в
пупырышек Его звали Вовочка, Володя, Вовчик и даже Васек... Он весь —
радостная готовность... выручить, просто так поздороваться...»
Поздороваемся и мы.
Итак, Иза Константиновна Высоцкая: «В
детстве я была Изабелла Николаевна Павлова... Но отец по дороге в ЗАГС
забыл «...беллу», и осталось короткое и непонятное Иза».
Паспорт девушка получала уже на фамилию
Мешкова, и отчество имела иное — Константиновна. Как призналась мама,
истинным ее отцом был Константин Павлович Мешков, погибший в 1942 году
на фронте. Иза училась в Школе-студии как Мешкова, но диплом получала
как Жукова.
Разобрались? Нет? Тогда заполним
последние клеточки замысловатого биографического кроссворда. Человек
творческий, Иза Мешкова уже в училище успешно реализовала «сверхзадачу»,
выйдя замуж за друга детства Юру Жукова. Посему диплом получала под
этой фамилией.
Быстро сориентировавшись в столичном
вузе, Иза сообразила, что на фоне девчонок-однокурсниц выигрышнее она
будет смотреться замужней, зрелой женщиной. Выпросила у кого-то длинную
косу, соорудила вокруг головы корону, оделась построже. Женская интуиция
не подводила. Во всяком случае, старший преподаватель курса Виктор
Карлович Монюков, мужчина видный, обеспеченный, холостяк к тому же, на
комплименты не скупился. А муж? Что муж, ковырялся где-то техником на
аэродроме в Таллине.
Репетиции «Астории» шли быстро и легко,
пьеса-то простенькая. Уже весной был готов первый акт. Решили
отпраздновать творческий успех вместе с педагогами. Длиннющий «стол» был
прямо на полу. Море вина и шуток. «Папа Веня» произносил блистательные
тосты. Монюков был, как всегда, галантен. Все смеялись, хмелея от
молодости и беззаботности больше, чем от вина.
Расходились под утро. Светский лев
Виктор Карлович пригласил Изу с ее подругой Гретой на утренний кофе. Но
«бессловесный солдат» Высоцкий был начеку. Молча взял Изу за руку и
повел гулять по еще сонной Москве. О чем-то рассказывал, пытался обнять,
поцеловать. А она повторяла на все лады, интонационно проверяя текст
несыгранной роли: «Я замужем...»
Что было дальше? «Потом мальчик с
торопливой, чуть вздрагивающей походкой, дерзкий, смешной стал родным и
любимым, — исповедовалась она. — В свои 19 лет он был мужчиной,
по-настоящему.. С того самого дня, точнее, ночи, он вообще был при мне,
со мной. Помню, он принес мне спелый апельсин и туфли, от которых
оторвал каблуки... Чтобы на прогулках мы были одного роста, и меня можно
было держать за шею — это тогда было модно... «Шпильки» создавали
лишние проблемы... Глупый мальчик, влюбленный во всех девочек сразу.
Очень скоро убедилась, что Володя не может некрасиво ухаживать. И сама
не заметила, как вдруг его стало не хватать».
Осенью Володя привел Изу из общежития на
Трифоновке домой на 1-ю Мещанскую. Маме и ее Жоре строго представил:
«Познакомьтесь, это моя жена». По договоренности с соседями молодым
отдали общую комнату. Она была проходная, и на ночь приходилось ставить
ширмочку...
Изу сразу приняла компания, по-прежнему
собиравшаяся у Акимова. В его «хоромах» Изе нравилось, тем более что
здесь она была единственной женщиной. Правда, кто-то в шутку пробормотал
что-то насчет баб и кораблей, но ее мужские проблемы не очень-то
занимали. Под их бесконечные разговоры она засыпала на старом диване, а
когда под утро просыпалась, они все еще о чем-то спорили и что-то
решали. Правда, шепотом...
Ей не очень нравились их коллективные,
шумной компанией выходы в сад «Эрмитаж». Там они обычно засиживались на
длинной терраске, смеясь и дурачась, с крошечным графинчиком коньяка для
солидности и куражу. А когда на графинчик не хватало, а только на
рюмочку, шли в тир, и рюмочка доставалась победителю...
То ли дело роскошный зал ресторана
«Савой», где был зеркальный потолок, стены украшала золотая вязь, а в
фонтане медленно плавали живые рыбины. Там играла модная музыка, и можно
было потанцевать.
Как-то Владимир не выдержал и шиканул,
заказав ей зеркального карпа из бассейна. И Кохановский (он был в тот
вечер с ними) тут же изрек
— Никогда ты не окажешься смешным в
глазах женщины, если сделаешь что-то ради нее. Пусть это даже будет
самым дурацким фарсом. Делай все, что хочешь — стой на голове, неси
околесицу, хвастай, как павлин, пой под ее окном. Не делай лишь одного —
не будь с ней рассудочным...
Увидев их обалдевшие лица, снисходительно пояснил:
— Эрих Мария Ремарк.
Владимир развеселился:
— Предупреждать надо!
Властителями дум молодой Москвы были
Ремарк и Хэмингуэй. «Три товарища» казалась им наисовременнейшей книгой,
описывавшей именно их жизнь и ничью иную. Никому и в голову не
приходило, что Ремарк написал ее давным-давно, где-то в промежутке между
двумя мировыми войнами. Высоцкий был удивлен, когда обнаружил, что
книга вышла в год его рождения, в 1938-м... Даже само название ему
нравилось. Ремарк, вовсе не имея такой цели, невольно вернул своим
молодым советским читателям это слово в его первородном смысле.
Обращение «товарищ» было из ходульной официальной лексики, а в их кругу
его по возможности избегали. Но примерили «с чужого плеча», попробовали
на вкус — и оказалось в самый раз.
«Взгляды героев Хэмингуэя, — признавал
Кохановский, — исподволь становились нашими взглядами и определяли
многое: и ощущение товарищества... и отношение к случайным и неслучайным
подругам с подлинно рыцарским благоговением, и темы весьма
темпераментных разговоров и споров, а главное — полное равнодушие к
материальным благам бытия и тем более к упрочению и умножению того
немногого, что у нас было...»
Они были способными учениками и
старательно подражали книжным героям. При разговорах девушки делали
многозначительные паузы, используя преимущества выразительного молчания.
Молодые люди по-другому стали подносить рюмку ко рту. Могли даже
пригубить. Перекатывали во рту удивительно ароматные слова —
«кальвадос», «перно», «ром», — но вслух не признавали, что родная водка
вкуснее...
Редко, но случались «домашние вечера
поэзии». Владимир совершенно блистательно читал Маяковского, вспоминала
Иза. Мы могли быть вдвоем, и я приставала и очень просила его почитать.
Она не скрывала, что не любила Маяковского, не понимала его, но когда
читал Володя, то обнаруживала для себя совершенно другого поэта.
Во второй половине 50-х нарасхват шли
свежие номера журналов старого «Нового мира», новорожденных «Юности» и
«Иностранной литературы». Открывались выставки импрессионистов, с
аншлагом шла неделя французских фильмов с дебютным киновизитом
красавицы-колдуньи Марины Влади в Россию...
«Мы прорывались всеми способами на
интересные спектакли, — позже рассказывал Высоцкий. — Когда в Москве
гастролировал французский театр «Комеди франсэз», я на его спектакли
через крышу лазил». Он помнил свои впечатления от «Сида» Корнеля. В
одной из сцен актер Андре Фалькон спускался по белой лестнице, идущей
откуда-то из-под колосников до самой авансцены. На нем был блестящий
красный колет, ботфорты, бархатный плащ, огромная широкополая шляпа,
которую он на протяжении своего сошествия медленно-медленно снимал. И
когда он все-таки снял свою шляпу, женщины, сидевшие в зрительном зале,
устроили овацию. «Если б такое, — мечтал будущий таганский Гамлет, —
свершилось в моей жизни!..»
У памятника Маяковскому в центре Москвы стайками собирались молодые поэты. Над площадью звучали неизвестные имена и новые стихи.
— Вовка, ты такого поэта Коржавина знаешь?
— Честно говоря, не-a. А что?
— Да вот вчера на Маяковке по рукам ходило. Я переписал, слушай:
Я пью за свою Россию,
С простыми людьми я пью.
Они ничего не знают
Про страшную жизнь мою.
Про то, что рожден на гибель
Каждый мой лучший стих...
Они ничего не знают,
А эти стихи для них.
— Ничего. Как, говоришь, фамилия?
— Наум Коржавин.
— Запомню. Кто такой, не знаешь?
— Говорят, был студентом Литинститута,
исключили. Вроде бы даже сидел... Да, а ты слыхал, что Пастернаку в
Швеции Нобелевскую премию дали?
— Быть не может! Ты что?!
— Точно. За «Доктора Живаго». Он уже
телеграмму в Стокгольм отбил. Мне девки с телеграфа переписали: «А
Эстерману, секретарю Нобелевского комитета. Благодарен, рад, горд,
смущен. Б. Пастернак. 29 октября 1958 года». Хочешь, бери на память, у
меня копии еще есть, — был великодушен завсегдатай встреч у памятника
веселый старшеклассник Сева Абдулов.
— Спасибо-
Юность Севы счастливо совпала с
хрущевской оттепелью. Позже он вздыхал: «Замечательное было время! Как я
попал на площадь Маяковского, совершенно не помню. Иду, смотрю: стихи
читают — остановился... Я стал ходить туда достаточно регулярно... Кто
хотел — выходил к постаменту, читал стихи. Свои или чужие. Я там много
чего читал: Цветаеву, Пастернака... Давида Самойлова — у него тогда
много ненапечатанных стихов было. Я старался читать то, что не
напечатано, что мало знали... Нас то и дело хватали, арестовывали,
сажали на пятнадцать суток... Однажды у меня был серьезный разговор с
Володей Буковским, я сказал ему: «Я не революционер. Это не мой путь. Я
не делаю подлостей, по мере сил помогаю хорошим людям. Я могу прийти на
площадь, почитать мои любимые стихи, и мне плевать, что кто-то запретил
их печатать. Но заниматься революционной деятельностью — это не мое
призвание».
Кстати, годы спустя, когда Буковского
КГБ изолировало от общества, Владимир Высоцкий по просьбе Абдулова бегал
по Москве в поисках толкового адвоката для «революционера» Буковского.
Но помощь не понадобилась — «обменяли хулигана на Луиса Корвалана...».
***
Но, как позже определил Высоцкий, в отношениях с Изой «в основном была проза, а стихи были реже...».
1-я Мещанская, из метро направо, дом 76, квартира 62. Напротив входной
двери — комната Нины Максимовны и Жоры. Рядом — комната Шеи Моисеевны и
ее сына Миши. Следующая — общая, так называемая «столовая».
26 апреля 1958 года наконец состоялся
дипломный спектакль «Пэстиница «Астория». Даже с афишей и программкой,
где в числе исполнителей значились: Полина — И. Мешкова, Боец — В.
Высоцкий, студент II курса актерского факультета...
Но далее семейные (гражданские) узы
молодых подверглись испытанию на прочность. После смотрин в Театре
Советской Армии Изу, как она выразилась, охватило «тягостное чувство
неловкости», и она была готова уехать хоть к черту на кулички, а потому
безмерно обрадовалась, получив приглашение от Романова, главного
режиссера Киевского театра русской драмы имени Леси Украинки.
Но прежде, чем ехать в Киев, устроила
смотрины своему новому мужу в Горьком. На вокзале строгая мама окинула
взглядом избранника дочери: «Этот клоун твой муж?» Остановиться у новой
родни, как оказалось, было негде, и Высоцкий устроился на дебаркадере.
«У нас в доме, — оправдывалась Иза, — негде было раскладушку поставить —
да и самой раскладушки-то не было...» К тому же что сидеть в четырех
стенах, правда? Иза демонстрировала «московского гостя» своим подружкам.
Впечатления были осторожные: «Балагур, сплошь какое-то бесшабашное
веселье... Бренчал на гитаре, пел что-то. В общем, веселил нас... Гуляли
по набережной, любовались Волгой, ходили в театр...»
Тем же летом с бригадой
студентов-мхатовцев Владимир побывал на целине. На концертах они с Геной
Яловичем распевали кондовые сатирические куплеты о плохих управдомах и
продавцах на мотив популярной утесовской песни «У Черного моря...»,
пытались что-то изображать. Высоцкому, например, очень хотелось показать
китайский танец с лентами, всех убеждал: «Я это сделаю!» Но прямо на
сцене коварные ленты путались и выскальзывали из рук..
Перед проводами Изы в Киев Владимир
занялся ее гардеробом. Шились платья, закупалась парфюмерия. А потом,
как говорила Иза, вся наша жизнь стала состоять из телефонных звонков,
бесконечных разговоров по ночам, писем и редких свиданий.
Полный текст главы скачивайте по ссылке вверху страницы.
|