В конце лета 1827 года Лермонтов с Е. А.
Арсеньевой переехал в Москву. Было решено продолжать воспитание будущего
поэта в университетском благородном пансионе. Бабушка наняла квартиру
на Поварской. В Москве Лермонтов часто бывал в доме дальнего
родственника П. А. Мещеринова (в Пушкарском переулке на Сретенке) и
подружился с его сыновьями — Владимиром, Афанасием и Петром. Владимир и
Петр проявляли склонность к литературе. Впоследствии Владимир учился в
пансионе в одном классе с Лермонтовым. Дом Мещериновых был интересным,
там имелась большая библиотека и ценная коллекция картин. Супруга Петра
Афанасьевича Елизавета Петровна, по словам художника М. Е. Меликова, —
«образованнейшая женщина того времени» — имея детей «в соответственном
возрасте с Мишей Лермонтовым…», рекомендовала Лермонтову в качестве
учителя и наставника Алексея Зиновьевича Зиновьева, который должен был
подготовить Мишеля к поступлению в пансион.
Алексей Зиновьевич Зиновьев (1801–1884)
в те годы являлся надзирателем и преподавателем русского и латинского
языков в Пансионе. Он «пользовался репутацией отличного педагога», и
родители охотно доверяли ему воспитание своих отпрысков. Лермонтов
усердно занимался с приглашенными на дом учителями (Зиновьев привлекал и
других педагогов). Впоследствии (с сентября 1828 года по апрель 1830
года) именно Зиновьев руководил учением Лермонтова. «По прекрасному
обычаю пансиона, — рассказывал Д. Д. Языков, — каждый воспитанник
отдавался под заботливый присмотр одного из наставников, считался его
«клиентом»; будущий поэт… сделался «клиентом» Зиновьева и оставался под
его надзором во все пребывание в пансионе».
Осенью того же 1827 года Лермонтов
пишет из Москвы письмо своей двоюродной тетке, матери друга детских игр
Акима Шан-Гирея, Марии Акимовне Шан-Гирей:
«…я в русской грамматике учу синтаксис
и… мне дают сочинять…; в географии я учу математическую; по небесному
глобусу градусы планеты, ход их и пр….; прежнее учение истории мне очень
помогло. — Заставьте, пожалуйста, Екима рисовать контуры, мой учитель
говорит, что я еще буду их рисовать с полгода, но я лучше стал рисовать,
однако ж мне запрещено рисовать свое… Я был в театре, где я видел оперу
«Невидимку», ту самую, что я видел в Москве 8 лет назад; мы сами делаем
театр, который довольно хорошо выходит, и будут восковые фигуры играть
(сделайте милость, пришлите мои воски)».
О своих трудах, досугах и впечатлениях
Лермонтов пишет почти домой — Мария Акимовна, выросшая в кавказском
имении «Земной рай», в 1825 году, по совету Елизаветы Алексеевны
Арсеньевой, переехала в Пензенскую губернию и приобрела деревню Апалиху
совсем недалеко от Тархан. Лермонтов рассказывает «тетеньке» о занятиях с
Зиновьевым — грамматикой, о домашних уроках рисования, которые давал
ему художник Александр Степанович Солоницкий. Он успел уже побывать в
театре. «Князь-Невидимка, или Личарда-Волшебник, опера в четырех
действиях с большим представлением, украшенная пантомимами, военными
эволюциями, сражениями и семнадцатью превращениями» (композитор К. А.
Кавос на слова Лифанова), очевидно, пробудила или, точнее, возродила
интерес Лермонтова к театру марионеток, которых он сам изготавливал из
воска, и он просит выслать ему «воски».
Лепкой из крашеного воска Лермонтов
увлекался еще в десять — одиннадцать лет. Тогда он создавал целые сцены,
и восковые фигурки становились участницами разных «действ». Об этом
вспоминает художник Моисей Егорович Меликов (1818 — после 1896), который
познакомился с Лермонтовым в Москве в 1827 году. В своих воспоминаниях
он пишет: «Помню, что, когда впервые встретился я с Мишей Лермонтовым,
его занимала лепка из красного воска: он вылепил, например, охотника с
собакой и сцены сражений. Кроме того, маленький Лермонтов составил театр
из марионеток, в котором принимал участие и я с Мещериновыми; пьесы для
этих представлений сочинял сам Лермонтов».
Эти первые драматические опыты мальчика
Лермонтова не сохранились. Мы даже не знаем, были ли это импровизации
или записанные тексты. Неизвестно и содержание спектаклей.
Аким Шан-Гирей тоже хорошо помнил эти
забавы. Он рассказывал Висковатову, что среди кукол имелась одна,
«излюбленная мальчиком-поэтом, носившая почему-то название Berquin и
исполнявшая самые фантастические роли в пьесах, которые сочинял Мишель,
заимствуя сюжеты или из услышанного, или прочитанного».
* * *
Лето 1828 года, перед поступлением в
пансион, Лермонтов с бабушкой проводит в Тарханах. Там была написана
первая поэма Лермонтова — «Черкесы», на копии которой рукой Лермонтова
сделана надпись: «В Чембаре за дубом». Дубовая роща, к которой предание
относит эту надпись, сохранилась до наших дней.
1828 год Лермонтов считает временем
начала своей поэтической деятельности: «Когда я начал марать стихи в
1828 году [зачеркнуто: в пансионе], я как бы по инстинкту переписывал и
прибирал их, они еще теперь у меня. Ныне я прочел в жизни Байрона, что
он делал то же — это сходство меня поразило!» В тетрадь, переплетенную в
голубой бархат (подарок мальчику Лермонтову на двенадцатом году его
жизни), он переписывал понравившиеся ему стихи других поэтов:
французские авторы конца XVIII века, Пушкин («Бахчисарайский фонтан»),
Жуковский (перевод «Шильонскогоузника»). Некоторые выписки — например,
французский перевод «Метаморфоз» Овидия, — возможно, связаны с
выполнением какого-то учебного задания в ходе подготовки Лермонтова к
поступлению в пансион. Но, как бы там ни было, Висковатов предлагает
именно эту тетрадь считать своего рода переходным этапом: от
переписывания чужого к созданию своего: «По тетрадям Лермонтова мы
вполне можем проследить, как от переписки стихов он мало-помалу
переходит к переработке или переложению произведений известных поэтов и
затем уже к подражанию и, наконец, к оригинальным произведениям».
«Черкесы» — самая ранняя поэма
Лермонтова — все же не «вполне» оригинальна. Исследователи находят в ней
заимствования и переделки не только из «Кавказского пленника» Пушкина,
но и из «Княгини Натальи Борисовны Долгорукой» И. И. Козлова, из сказки
И. И. Дмитриева «Причудница», из «Абидосской невесты» Байрона в переводе
Козлова, из элегии Жуковского «Славянка», из поэмы Парни «Иснель и
Аслега» в переводе К. Н. Батюшкова, из «Освобождения Москвы» Дмитриева…
Сюжет поэмы прост: автор изобразил
столкновение черкесского отряда с русским гарнизоном. Черкесский князь,
нападая на русскую крепость, желает освободить своего родного брата,
томящегося в плену. Однако набег отбит; князь погиб; горцы отступили.
В «Черкесах», несомненно, отразились
впечатления Лермонтова от поездок на Кавказ и от рассказов о
бесчисленных набегах, которые он слышал от «передовой помещицы»
Хастатовой.
Исследователи произвели в юношеской
поэме Лермонтова настоящие археологические раскопки. Например, Б.
Эйхенбаум в работе «Лермонтов. Опыт историко-литературной оценки» (1924)
считает «Черкесов» «упражнением в склеивании готовых кусков». Алла
Марченко предлагает другую трактовку: Лермонтов в период создания
«коллажных» поэм, переписывая и переиначивая, не заимствовал, а изучал.
На примере сравнения двух фрагметов — из поэмы Дмитриева «Освобождение
Москвы» и Лермонтова «Черкесы» — демонстрируется этот баланс между
заимствованием и изучением, между чужим и своим. Важно не столько найти
чужое в поэме Лермонтова, сколько определить, каким именно образом
Лермонтов это чужое изменил.
Первое, что бросается в глаза, —
Лермонтов отбрасывает архаизмы: «и се зрю», «громы внемлю». Но не
только. Дмитриев, описывая рукопашную схватку, заканчивает: «И разом
сильного не стало». Лермонтов меняет эпитет: «И разом храброго не
стало»: в бою рискует не сильный, а храбрый. У Дмитриева:
Ядро во мраке зажужжало,
И целый ряд бесстрашных пал!
Там вождь добычею Эреве;
Здесь бурный конь, с копьем во чреве,
Вскочивши на дыбы, заржал…
Однако ранить коня в живот копьем можно лишь в тот момент, когда конь уже «вздыбился», поэтому Лермонтов исправляет:
Ядро во мраке прожужжало,
И целый ряд бесстрашных пал,
Но все смешалось в дыме черном.
Здесь бурый конь с копьем вонзенным,
Вскочивши на дыбы, заржал…
Интересно рассматривали тему
«подражаний» в XIX веке. Владимир Федорович Одоевский, например,
говорил: «Если художник худо соединил материалы, то смело переделывайте
его творение: такое подражание равняется изобретению». А Ахматова,
подводя итог, сформулировала категорично: «Он подражал… Пушкину и
Байрону, зато всем уже целый век хочется подражать ему. Но совершенно
очевидно, что это невозможно, ибо он владеет тем, что у актеров
называется «сотой интонацией». Слово слушается его, как змея
заклинателя: от почти площадной эпиграммы до молитвы. Я уже не говорю о
его прозе. Здесь он обогнал самого себя на сто лет».
Считать поэму «беспомощной» и
«совершенно несамостоятельной» нельзя. Иногда чужими, а иногда и своими
словами Лермонтов высказывает собственные, не заимствованные мысли. В
какой-то мере романтическая поэма «Черкесы» — новаторская. Обращает на
себя внимание, например, полное отсутствие любовной интриги — едва ли не
самое необходимое условие для романтической поэмы. Кроме того, в поэме
не один, а сразу два «героических» центра: благороден и прекрасен
горский князь, но столь же благородны и мужественны его враги, русские.
Кому отдать предпочтение?
Предводитель черкесов говорит:
Настал неизбежимый час,
Для русских смерть или мученье,
Иль мне взглянуть в последний раз
На ярко солнца восхожденье.
И почти к тем же выражениям прибегает командир русского гарнизона:
Остановить Черкесску силу
Иль с славою вкусить могилу.
Но вот храбрец убит, его войско отступает:
И в стане русском уж покой.
Спасен и град, и над рекой
Маяк блестит, и сторож бродит…
Противопоставление, необходимое для
романтического произведения, в «Черкесах» — не в антагонизме «добро —
зло», «наши — чужие». И те и эти хороши; и те и эти — храбрецы. Природа
(тишина, вечность) противопоставлена Лермонтовым людям (шум, суетность,
преходящесть).
Перед битвой:
Повсюду тихое молчанье;
Струей, сквозь темный свод древес
Прокравшись, дневное сиянье
Верхи и корни золотит.
Лишь ветра тихим дуновеньем
Сорван листок летит, блестит,
Смущая тишину паденьем.
А вот битва:
Повсюду стук, и пули свищут;
Повсюду слышен пушек вой;
Повсюду смерть и ужас мещет
В горах, и в долах, и в лесах.
Лермонтов потом часто будет описывать
сражения и часто будет обретать безмолвный ответ на все вопросы в
простом созерцании природы. |