Детство прочно ограждено от исторических событий. Беспорядки в Париже в июле 1830 года, падение Карла X, воцарение вместо него Луи-Филиппа не оставили в сознании маленького Шарля никаких воспоминаний. Когда он приехал в Лион, восстание ткачей уже было потоплено в крови. На какое-то время потрясенный бунтом рабочих этот старинный город быстро обрел свое прежнее чопорное спокойствие и буржуазное достоинство. Очень скоро там перестали вспоминать о тех несчастных, которые заплатили жизнью или свободой за дерзкое требование повысить им зарплату. А Опика за активное участие в восстановлении порядка в Лионе назначили начальником штаба 7-й дивизии в Лионе, находившейся под непосредственным началом герцога Орлеанского.

Поначалу Шарлю понравилась перемена в его жизни, но разочарование не заставило себя ждать. Лион показался ему грязным, серым, туманным и скучным городом. К тому же он надеялся счастливо жить в семье, а его записали в пансион Делорм, а затем в интернат при королевском коллеже. Он не понимал, почему мать согласилась расстаться с ним, коль скоро он мог бы днем учиться в коллеже, а по вечерам возвращаться домой. По-видимому, г-н Опик, сторонник дисциплины, хотел, чтобы пасынок воспитывался в строгости. По убеждению этого военного человека коллеж являлся не более чем этапом на пути к казарме. Для того чтобы вырос мужчина, достойный называться мужчиной, необходимы строгий режим, барабанный бой, обтирание холодной водой, отвратительная еда и непременно грубые простыни. И Каролина, по-прежнему податливая, против своей воли соглашается с таким приговором.

Смирившись, Шарль учил уроки, корпел над сочинением стихов на латинском языке и тщетно пытался завести друзей среди однокашников, хотя те и казались ему скрытными и замкнутыми. «Мне нечего тебе сказать, если не считать того, что теперь я не выношу жителей Лиона, что они нечистоплотные, скупые и корыстные, а также, что я числюсь одним из лучших учеников, а вот по греческому оказываюсь то на восьмом, то на девятом, то на одиннадцатом месте…» — писал он Альфонсу. Немного позже он сообщил ему, что родители с трудом устанавливают отношения в ревниво замкнутом обществе этого города: «Мы не знакомы ни с одной женщиной в Лионе; наши знакомства ограничиваются военными, интендантами и жандармами». Зато он был в восторге от новой квартиры семейства Опик в доме 4 по Овернской улице. «Да, забыл рассказать тебе о нашей квартире, — сообщал он в том же письме. — Она просто очаровательна. Без преувеличений могу сказать, что у нас один из самых прекраснейших видов на Лион. Ты не можешь себе представить, как это красиво, как великолепно, как это красиво [так], как эти зеленые холмы живописны».

И вот на дворе октябрь, начало учебного года. Он учится уже в пятом классе, гордый новой школьной формой и новыми тетрадями. Даже еда со временем стала ему нравиться. «Я очень доволен, что учусь в лицее, — писал он Альфонсу, только что назначенному заместителем судьи в Фонтенбло. — Я уверен, что наши предки не ели в коллеже, как мы, варенья и компотов, пирогов и паштетов, курятины, индеек, компотов [так] и многого другого… Буду изучать английский язык и надеюсь, что скоро смогу как-то объясняться на нем».

Столь доброму расположению духа способствовало среди прочего и то, что нашелся однокашник, который мог бы стать его другом: «Он не эгоист, как некоторые, для товарища он все сделает. Наши успехи в учебе способствуют нашей дружбе, и как только учитель выходит, мы садимся рядом и можем улыбаться друг другу сколько угодно». Несмотря на прилежание, учился Шарль неровно. Побывав в начале учебного года среди десяти лучших, во второй четверти он скатился вниз, но потом выправился и даже поднялся на четвертое место по французскому языку. Но вот в марте 1833 года мирную жизнь коллежа нарушило чрезвычайное происшествие. Один преподаватель так «проучил» недисциплинированного ученика, что тот оказался в больнице. Его товарищи устроили во дворе бунт. Шарль полностью принял сторону бунтовщиков. «Я тоже среди „мятежников", — писал он Альфонсу. — Я не желаю уподобляться тем подлизам, которые боятся учителей. Отмщение тем, кто злоупотребил своими правами! Так было написано на баррикадах в Париже. Если учитель не уйдет после этого, мы поместим статью в газете „Ле Курье де Лион"».

Но возмущение его ограничивалось школьными событиями. Протестовал ученик, а вовсе не гражданин, недовольный режимом. В политике он был скорее сторонником умеренности и достоинства. Так, он сожалел о том, что жители Лиона проявляют мало уважения к королю, чей день рождения — 1 мая — прошел почти незамеченным. «Как парижанин, я возмущен тем, насколько мало чтят имя Луи-Филиппа в Лионе. Несколько бумажных фонариков в двух-трех местах, вот и все. Думаю, что в Париже был устроен настоящий праздник». А рассказывая о демонстрации республиканцев в Лионе, он сетовал: «Все эти молодые люди шли с красными галстуками, что говорило больше о их безумии, чем об убеждениях. Они пели (кстати, очень тихо), но стоило только появиться полицейскому, как они умолкали. Сторонники Сен-Симона присоединились к республиканцам и объявили, что на площади Белькур будут танцы. Но в назначенный день ни бала, ни вообще ничего подобного не было. Говорили, что в нескольких лье от Лиона началось вооруженное восстание. Генерал Эмар послал туда четырех жандармов. Они увидели там полсотни людей с ружьями. Спросили их, что они намерены делать, а те ответили: мы охотимся на волчицу. По этим двум фактам ты можешь сам судить, что это было за восстание, то есть, что собственно ничего и не было».

Не правда ли, похоже на письмо подполковника Опика о смехотворных всплесках активности черни? Сам того не замечая, Шарль поддался консервативному влиянию семьи. Дома он слышал, как «отец» ругает все крайности в политике. Он даже хотел бы, причем признавался в этом — стать своеобразным папой римским, но только «папой военным», или же актером. Эти мечты о величии мешали учебе. Однако учение все-таки давалось ему легко и, несмотря на лень, он удерживался в числе средних учеников. «Через две или три недели у нас будет проводиться конкурс на лучшее сочинение, — сообщал он Альфонсу. — Весь год я ничего не делал, но получал хорошие отметки, что доказывает, что я могу хорошо учиться. Сейчас зубрю и надеюсь, что получится… Не знаю, не знаю… Поздно спохватился. Ладно, смело вперед!» В следующем письме сквозило разочарование: «Получил устное поощрение (четвертый в классе) и поощрение за сочинение (пятый). Жалкий результат, но я полон решимости исправить положение и своего добьюсь».

Тем не менее во время каникул, проведенных в пансионе, он мало занимался, предпочитал разыгрывать комедию и переглядываться с соседскими девочками. Что не помешало ему, когда возобновились занятия, повторить свое обещание Альфонсу: «В этом году хочу заниматься как следует, чтобы, даже если не добьюсь своего, сознавать, что сделал все что мог. Все-таки приятно слышать свою фамилию среди победителей: „Семь первых мест!" По всем предметам! После чего мать или же отец возлагают тебе на голову венок».

Однако мираж ученической славы постепенно рассеивался. Вместо упорных занятий Шарль пользовался любым поводом, чтобы не раскрывать учебники. Отвращение к коллежу росло у него пропорционально неудачам в учебе. «До чего же скучно в коллеже, особенно в коллеже лионском! — пишет он Альфонсу 1 января 1834 года. — Сами стены его такие унылые, такие грязные и сырые, классы такие мрачные, а лионский характер так непохож на парижский… Я скучаю по бульварам, по конфетам Бартельмо, по универсальному магазину Жиру, по богатым магазинам, где продается так много вещей, пригодных для отличных подарков. В Лионе всего одна лавка торгует красивыми книгами, две — пирожными и конфетами, и так далее… В этом городе, черном от угольного дыма, есть разве что крупные каштаны да тонкие шелка…» Теперь он рассчитывал только на какой-нибудь особый приступ гордости, чтобы получить хорошую отметку за сочинение: «Впрочем, будем надеяться, что, увидев, как те, кто был позади меня, шагают по моему трупу и занимают лучшие места, я очнусь и трудом своим заслужу будущие подарки».

Через месяц благие намерения так и остались намерениями, а Шарль опять обещает матери: «Пишу тебе, чтобы сказать, что я в последний раз лишаюсь права выйти в город, что отныне я намерен трудиться и не получать наказаний, из-за которых меня могут лишить увольнения в город. Это в последний раз, клянусь, даю честное слово […] Наверное, отец очень сердится; скажи ему […] что я очень раскаиваюсь в том, что мало занимался последние три месяца […] И хотя я сильно отстал, у меня еще есть порох в пороховницах, и я не обману твоих надежд, особенно теперь, когда я дал тебе слово».

Поскольку отметки за учебу и поведение у него были по-прежнему плохие и его по-прежнему не выпускали в город, родители, чтобы усилить наказание, перестали навещать Шарля в коллеже. Тогда он написал общее письмо матери и подполковнику Опику: «Папа и мама, пишу вам, чтобы попытаться убедить вас, что еще есть надежда, что я выйду из того положения, которое вас так огорчает […] Приезжайте в последний раз, чтобы дать мне добрые советы, чтобы поощрить меня […] Из-за легкомыслия и лени я забыл о тех чувствах, которые владели мною, когда я писал свои обещания. Исправлять надо не душу мою, она добрая, а ум, который надо укрепить, чтобы он стал основательным и чтобы мысли в нем задерживались надолго […] Вы потеряли веру в меня, полагая, что ваш сын неисправим, ко всему безразличен […] Какое-то время я был малодушным размазней и ни о чем не думающим лентяем […] И только мысль, что вы можете посчитать меня неблагодарным, придала мне мужества […] Если вы действительно решили не приезжать больше в коллеж, пока мое поведение полностью не изменится, напишите мне, и я буду хранить ваши письма, часто их перечитывать, чтобы победить свое легкомыслие, буду проливать слезы раскаяния, чтобы лень и ветреность не смогли заставить меня забыть о недостатках, которые я должен исправить […] Хочу убедить вас, что не надо отчаиваться во мне […] Я привязан не к дому и не к комфорту в нем, а к той радости, какую я испытываю, когда вижу вас, к тому удовольствию, которое получаю, беседуя с вами и слыша похвалы в мой адрес».

На следующий день, в письме к сводному брату, он вновь выражал сожаление по поводу своего столь долгого «отупения» и клялся, что очень скоро преодолеет его и пробудится. И действительно, уже через месяц ему удалось направить матери «похвальный лист» от дирекции коллежа со следующими словами: «Я стану одним из самых сильных учеников в моем классе. Только не подумай, что меня заставляет работать страх перед наказанием. Мною движут более благородные мотивы. Отблагодарить родителей за заботу обо мне, стать образованным человеком, в конце учебного года получить в присутствии многочисленного собрания награду — вот эти мотивы. За два дня я набрался ума больше, чем набрался глупости за три месяца».

Едва учащийся Шарль Бодлер вернулся в строй, как город восстал. Доведенные до отчаяния ткачи 9 апреля возобновили борьбу. Против них направили войска. Коллеж оказался между двух огней: войска, с одной стороны, повстанцы — с другой. Пули и осколки снарядов рикошетом попадали в стены заведения. Занятия были тут же прекращены. Испуганные и обрадованные неожиданным перерывом в учебе ученики жадно следили за перипетиями неравного боя. В нескольких домах по соседству вспыхнули пожары. Директор коллежа ломал голову над тем, что ему делать с взвинченными учениками и с повстанцами, которые время от времени ломились в ворота, требуя помощи, в чем им, естественно, отказывали. Наконец, после шести дней и шести ночей боев, жандармы одолели бунтовщиков. Когда спокойствие было восстановлено, воспитанников пансиона отправили по домам, чтобы побыстрее отремонтировать помещения.

Вернувшись к своим, Шарль счел нужным с возмущением комментировать дерзость черни, поднявшейся против властей. И его родители, и их друзья считали, что доблестный гарнизон Лиона спас город от кровавой революции. Еще не пришедший в себя от пальбы на улицах мальчик восхищался подполковником Опиком — тот умело и быстро организовал расправу с повстанцами. Кстати, за эти подвиги отчим получил звание полковника.

Коллеж вновь открылся 18 апреля. Но десять дней спустя ученики, вкусившие беспорядков и безделья, последовали примеру ткачей: они подняли бунт. Предлогом послужила излишняя грубость одного из учителей. Через некоторое время учащиеся, подобно их старшим предшественникам, рабочим шелкоткацких фабрик, вернулись к занятиям, вынужденные отсиживать дополнительные уроки в наказание и лишившись права на отлучки.

На этот раз, верный своим обещаниям, Шарль принялся так старательно трудиться, что стал лучшим учеником в классе по всем предметам. Мать с удовлетворением пишет Альфонсу: «С большой радостью узнали мы, что Шарль совершил чудо: всю четверть был первым или вторым в классе из 50 человек. Для него это удачный период […]. Он далеко не обычный ребенок, но такой легкомысленный, такой взбалмошный, так любит играть! Что касается сердечных качеств и характера, то он обладает всем, что нужно: общителен, добр, очень чувствителен и любвеобилен. Единственное, в чем его можно упрекнуть, так это в том, что он любит играть во время уроков, вместо того чтобы заниматься, и в том, что привык откладывать на последний момент приготовление домашних заданий».

Итоги учебного года подводили 31 июля 1834 года. Полковник Опик отсутствовал на торжестве: ему было поручено организовать общий парад в Компьене в присутствии короля. Очень жаль — ведь он мог услышать, как имя его пасынка пять раз упоминается среди лучших: первое поощрение за перевод с греческого и анатомию, третье поощрение за латинскую поэзию, пятое поощрение за самый лучший перевод с латинского! Каролина ликовала, гордая и полная нежности. Шарль, оказавшись на вершине славы, клялся в следующем году добиться еще лучших результатов.

Но, как обычно, его легкомыслие, склонность к шалостям и болтовне оборачивались дополнительными уроками, стоянием в углу и лишением права уходить домой. Придя в коллеж в тот день, когда Шарль был наказан, мать назвала его неблагодарным. Во взволнованном письме он писал ей: «Я, неблагодарный. Даже если бы с начала года я и не настроился на отличную учебу, одного этого слова было бы достаточно, чтобы меня исправить […] Мне очень горько слышать про эту твою обиду. Прошу тебя, приди повидать меня […] Попроси за меня прошения у отца».

Он снова принялся за работу, но учился все равно нерегулярно, рывками. Умение схватывать материал на лету позволило ему добиваться хороших отметок, не слишком утруждая себя. К концу учебного года он получил второй приз по рисованию, «а в дополнение — пять поощрений, очень понравившихся отцу», как он писал в письме к Альфонсу. Он заканчивал словами: «Только, пожалуйста, не будь более требовательным, чем он, требовательным, как мама, например, которая вообразила, что я должен быть первым по всем предметам. Я не могу обижаться на нее за ее требовательность; ее исключительная любовь вечно заставляет ее мечтать о моих успехах».

Соученики считали Шарля мальчиком со странностями, думали, что он сторонится их, да еще к тому же любит красоваться перед всеми, во время перемен декламирует стихи Гюго и Ламартина. У него был только один друг, Анри Иньяр, с которым он веселился, сочиняя стихи в подражание своим любимым авторам. Эти развлечения помогли ему переносить скучную монотонность учебы.

Лето он проводил с родителями где-нибудь в деревне, но оно пролетало для него слишком быстро. В октябре приходилось снова возвращаться в коллеж с его строгим расписанием, с раздраженными учителями, с бесконечными заданиями и переписыванием «ста строк» за малейшее прегрешение, с удушающей теснотой спален. Однако привычка все же выработалась. Шарль трудился, трудился столько, сколько нужно, чтобы родители и учителя были довольны. «Чувствую себя отлично, — писал он Альфонсу. — Я сейчас сильно растолстел, и мне здесь очень скучно. Но работаю, зубрю, получаю хорошие отметки. С начала учебного года занимаю места: четвертое, второе, десятое, первое, второе, шестое, первое. Дважды первый и дважды второй — вот, по-моему, отличные результаты». Он научился кататься на коньках, чтобы получить «еще одно удовольствие», высказывая сожаление, что нет возможности охотиться, поскольку «порох пугает матерей», денно и нощно мечтал вернуться в Париж, город удовольствий и света. «Мне сейчас четырнадцать лет и девять месяцев, — напоминает он своему сводному брату. — Можно сказать, пятнадцать. Три месяца пройдут так быстро. Время бежит быстро для тех, кто хорошо его использует».

Едва отправил он это письмо в Фонтенбло, как стало известно, что приказом от 9 января 1836 года полковник Опик назначен начальником штаба 1-го военного округа, включавшего Париж и Иль-де-Франс. Поистине, его отчим делал карьеру успешнее, чем Шарль учился. Блестящий офицер, сверкающий галунами и медалями, получал только отличные отметки. Опик был рожден для роли победителя на конкурсах, для роли круглого отличника, а Шарлю приходилось довольствоваться второстепенными успехами. Ему хотелось бы, чтобы мать гордилась сыном так же, как она гордилась мужем. Не получалось. Опик успевал забрать себе все: и почести, и любовь. Ну как Шарлю было соревноваться с таким чемпионом? Ах, если бы заставить себя быть более прилежным! Его губила невнимательность. Очень одаренный, он, по-видимому, не мог сконцентрироваться для постоянных усилий. Выполнял ли он письменное задание, зубрил ли текст наизусть, стоило мухе пролететь, и он уже отвлекался. Но виноват во всем был этот дьявольский город! Шарль ненавидел Лион, центром которого для него являлся Королевский коллеж, эта тюрьма, в которой нелюбимые дети были осуждены учиться ненужным вещам.

По вечерам ему казалось, что он слышит зловещие завывания умалишенных, запертых в больнице Антикай, на холме Фурвьер. Впоследствии он долго еще вспоминал эти мрачные звуки, этот «нестройный хор из криков, сливающихся на расстоянии в жуткую гармонию, наподобие нарастающего прибоя или надвигающейся бури».

К счастью, полковник Опик получил новое назначение — в Париж. Шарль был уверен, что там-то он покажет, на что способен. Он заранее предвкушал утонченные радости, ожидавшие его в столице. Лишь бы не отменили в последнюю минуту приказ военного министерства!.. Но нет, назначение полковника было окончательным. Семья Опик попрощалась с немногочисленными друзьями, которых они завели в Лионе. Шарлю не терпелось отправиться в путь. Когда он сидел перед раскрытыми чемоданами, ему казалось, что это его назначили начальником штаба 1-го военного округа в Париже.