Если за несколько дней до окончания «войны
незнаменитой» в марте 1940 года Твардовский писал другу: «Мне кажется,
что армия будет второй моей темой на всю жизнь», то пережитое на новой,
Отечественной, многократно утвердило его в этом убеждении и гигантски
укрупнило саму тему, ставшую уже не только «армейской».
«На всю остальную жизнь, коль так уж
суждено мне остаться живым на этой войне, — говорится в письме
Александра Трифоновича жене 22 апреля 1945 года, — на всю остальную
жизнь мне хватит думать и выражать то почти невыразимое, чем наполнилась
моя душа за эти годы. Она даже опасалась наполняться вполне, потому что
она, душа, у меня слабая, можно сказать, бабья — и не выдержала бы. И,
конечно, я уже говорил как-то, что никогда мне, о чем бы я ни писал
впредь, не уйти от внутреннего фона, если так можно сказать, который все
освещает собой, самое далекое от него».
Именно этой «слабой», «бабьей», — а
если всерьез: необычайно восприимчивой, глубоко проникающейся не только
лично испытанным и виденным, но и «чужими» переживаниями и страданиями
душе обязаны мы и трагическими главами «Василия Тёркина», и — в
особенности — «Домом у дороги» (вспомним, как «уличала» автора одна
читательница: «Это не Ваши слова… Вы их подслушали»). И, наконец,
послевоенной лирикой поэта, посвященной памяти павших.
Уже в заключительной главе «Тёркина», этом прощании с героем и с читателями, были проникновенные строки:
Смыли вёсны горький пепел
Очагов, что грели нас.
С кем я не был, с кем я не пил
В первый раз, в последний раз…
С кем я только не был дружен
С первой встречи близ огня.
Скольким душам был я нужен,
Без которых нет меня.
Скольких их на свете нету,
Что прочли тебя, поэт,
Словно бедной книге этой
Много, много, много лет.
(Курсив мой. — А. Т-в.)
Как сильно и горько выражена здесь
мысль об огромном количестве погибших: «Тёркин» утратил за время войны
стольких читавших его, скольких книги обычно теряют за долгие-долгие
годы своего существования! Полный текст главы скачивайте по ссылке вверху страницы.
|