Владимир Соловьёв – это идеалист с начала и до конца. Но учение о материи Владимира Соловьёва очень своеобразно. Да, дух, конечно, у него выше материи. Но материя трактуется как такое осуществление духа, которое необходимо для самого же духа, чтобы он полноценно существовал. Материя – это храм духа; и она такая же светлая и прекрасная, как и сам дух. Материя – это мать, это единственная порождающая сила, это наша родина, это наше спасение. Материя обязательно прекрасна, и красота – это есть материальная сила. Владимир Соловьёв любил повторять слова Ф.Достоевского о том, что красотой спасётся мир. Он мечтал о некоем утопическом обществе будущего (теократии), в котором под влиянием новой церкви восторжествует непогрешимая справедливость и полная духовная гармония. К такому грядущему, по Соловьёву, можно прийти лишь после полного перерождения человека и человеческих отношений, но, в результате гибели реального мира, катастрофы, «конца истории», в результате вмешательства каких-то потусторонних сил.  Прозреть конечную цель «хаотического» сущего, «Победу Вечной Женственности», «Мировой души» - Соловьёв позволяет только избранным, и, прежде всего, создателям нового искусства.

         В художественном наследии Соловьёва центральное место принадлежит философской лирике, продолжающей традиции Жуковского – с одной стороны, Ф.Тютчева и А.Фета – с другой, но вместе с тем и вполне самобытной. Она стремится ответить на те же вопросы, что и творчество Соловьёва в целом, но делает это по-своему.

         Основной антитезой, на которой строится система образов, является традиционное для романтизма противопоставление «неба» и «земли», высокого духовного и низменного и материального начала. Антитеза эта выступает постоянно и в самых разнообразных формах. Соловьёв противопоставляет явления и сущность:

              И под личиной вещества бесстрастной

              Везде огонь божественный горит.

                        («Хоть мы навек незримыми цепями»).

         От окружающего «здешнего» мысль движется к бесконечно далёкому:

              ..Толпа немых видений

              Растёт, растёт и заграждает путь,

              И еле слышится далёкий голос тени:

              «Не верь мгновенному, люби и не забудь!»

                        («Какой тяжелый сон! В толпе немых видений..»).

         Противопоставленные образы чётко оцениваются. Мир духовный одновременно и прекрасен и добр; мир «грубой» неодухотворённой материи – сфера безобразного, уродливого и вместе с тем злого:

              Как ясно над тобой сверкает отблеск бога,

              Как злой огонь в тебе томителен и жгуч.

                        («О, как в тебе лазури чистой много»).

         Характерен и другой поворот поэтической мысли: мир здешний – юдоль страдания; мир духовный несёт полноту блаженства. Представления Соловьёва о мире идеала имеют отчётливо утопический характер. Это не только осуществление грёз лирического героя:

              Ты будешь ждать с томительной тоской

              Вновь отблеска нездешнего видения,

              Вновь отзвука гармонии святой,

                        («Бескрылый дух, земли положенный..»),

         но и реализация идей общечеловеческого счастья – «всемирный праздник возрождения». Соловьёва и в поэзии не покидает постоянное, проходящее через всю жизнь ощущение, что современный ему мир зла обречён на гибель. «Эсхатология» Соловьёва приобретает то апокалипсически-мистическое, то почти пророчески-революционное звучание. Но всегда поэт уверен, что конец «этой жизни – не за горами», что близко начало иного, «золотого века», где добро и красота победят зло и безобразие:

              Новых великих веков чреда зарождается ныне

              ..Для мира всего взойдут времена золотые.

                        («Поллион»).

         Отнюдь не новые в русской и европейской поэзии антитезы «здешнего» и «идеального» могут, однако, истолковаться в лирике Соловьёва в двух довольно далёких друг от друга планах.

         С одной стороны, Соловьёв, знаток, поклонник и популяризатор философии Платона, часто подчёркивает в материальных явлениях только их второстепенность, незначимость, призрачность:

              Милый друг, иль ты не видишь,

              Что всё видимое нами –

              Только отблеск, только тени

              От незримого очами?

                        («Милый друг, иль ты не видишь..»).

         Мир материальной действительности, «Житейский шум трескучий» - «только отзвук искажённый торжествующих созвучий» «подлинного» мира идей, как «искажение» истины; материя – это зло.

         Признавая открытые естественными науками законы биологического существования, Соловьёв стремился оценивать их этически. В самих биологических основах жизни он усматривает трагедию. Естественные законы, по Соловьёву, злы, дисгармоничны. Эта точка зрения на природу человека находит отражение в лирике Соловьёва. Так, в стихотворении «Лунная ночь в Шотландии» жизнь диких горцев рисуется только как примитивная, кровожадная.

         Соловьёв радостно восклицает в конце стихотворения:

              Песня былого навек отзвучала,

              Дикая жизнь – не воскреснет она!

 

         В целом, полнокровное «античное» и «ренессансное» переживание образов земли и земного счастья будет свойственно Соловьёву не меньше, чем «платоновское» отречение от бытия.

         Мысль о ценности земного бытия обусловили структуру философской и интимной лирики Соловьёва – тот «символизм», который станет впоследствии столь важным для творчества молодого А.Блока, А.Белого и других поэтов – «соловьёвцев» начала XXвека. Подлинный смысл каждого явления раскрывается у Соловьёва – лирика в результате объединения по меньшей мере двух рядов значений: земного, эмпирически-реального и «высокого», мистически-идеального.

         Сам образ в лирике Соловьёва допускает, как правило, эти же две интерпретации – реальную и мистическую. Двуплановость образов выражена здесь менее последовательно, чем, например, в «Стихах о Прекрасной Даме» А.Блока.

         Соловьёв почти никогда не был склонен рассматривать интимные чувства, как только земные, «посюсторонние». Он неоднократно писал, что земная любовь имеет высокий смысл лишь как форма проявления «Души мира», «Вечной Женственности». Фанатично преданный своим абстракциям, он привносил, «мистический» смысл и в свои отношения с женщинами, что окрашивало чувство его в тона религиозно-экстатические. Любовь – это способ выхода за пределы индивидуального «я», та возможность человека жить не в себе, а в другом, которая создаёт условия для грядущего всечеловеческого единения.

              Милый друг, иль ты не чуешь,

              Что одно лишь в целом свете –

              Только то, что сердце к сердцу

              Говорит в немом привете?

                        («Милый друг, иль ты не чуешь...»)

         Соловьев объяснял происхождение эгоизма общим свойством материи – ее непроницаемости: разделенные пространством и временем, элементарные частицы материи принципиально неслиянны. Поэтому эгоизму  можно противопоставить лишь нечто, столь неразрывно связанное со свойствами «духа», как сам эгоизм – со свойствами материи.

         Таким признаком явлений духовного ряда Соловьев считает их взаимосвязь и взаимопроникновение, разрушающее временные и пространственные барьеры, сливающие индивидуумов в единую «всечеловеческую» семью. Наивысшее выражение этого взаимопроникновения душ Соловьев ( вслед за Платоном ) видит в любви.

         Так понимаемая любовь подразумевала аскетическое решение вопроса об отношении личности к миру. «Частность» сама по себе ничтожна и обречена на вечную тоску и стремление к единению с «целым»:

              Волна в разлуке с морем

              ……………………………

              Все ропщет и вздыхает,

              В цепях и на просторе,

              Тоскуя по безбрежном,

              Бездонном синем море.

         Подлинная любовь – единение душ, противостояние земному эгоизму и возможное лишь в мире духа:

              И в этот миг незримого свиданья

              Нездешний вновь озарит тебя,

              И тяжкий сон житейского сознанья

              Ты отряхнешь тоскуя и любя.

                        («Зачем слова? В безбрежности лазурной»)

         Характерной особенностью такой любви объявляется благо и всепрощение (« у царицы моей есть высокий дворец…»). Интимная лирика Соловьева строится на противопоставлении (чаще всего статическом, реже – сюжетном, динамическом) лирического «я» и героини. За этим противопоставлением с его многообразными вариациями нетрудно угадать центральную антитезу соловьевской поэзии – «земли» и «неба», «тела» и «духа».

         Конфликт «я» и «ты» связывается с тем, что один из героев «опутан земной паутиною», а второй – полон решимости силой особого «огня» земных страстей. Разрешение конфликта чаще всего оптимистично: «высокая» любовь торжествует над неземными страстями.

         Такая расстановка лирических персонажей порождает особое отношение поэтического «я» к предмету любви. «Она - объект» мистически – возвышенного культа, не рассчитывающего на ответное чувство, удовлетворяющегося платонически – восторженным созерцанием. Единственное, о чем герой молит «Деву» - это помочь ему «цепь разорвать земного плена» и уже «там» в мире сверхчувственном и сверхматериальном, разделить его  любовь.

         В творчестве Соловьева решение темы любви таково: если в земной «тьме» диалектический взор различает «свет», то и в земной любви может не быть ничего «низкого». Возникает то объединение тем «Вечной Женственности» - и реальной, земной страсти, а подчас и растворение первого из этих мотивов во втором, которое не только шокировало религиозных интерпретаторов Соловьева, но, пожалуй, смущало и самого поэта, толкая его к объяснениям перед читателями, критикой и .. самим собой.

         Несмотря на оговорки и поэтические декларации: «Любовью нездешней люблю я тебя», мистическая «Жена, облеченная в Солнце», оказывается наделенной земными чертами. Образ «Женской красоты» окрашивается в тона столь сильной любви – страсти, что порой возникает даже антитеза, прямо противостоящая тому, о чем писалось раньше; небо, далекое и холодное, противопоставляется любви – земному чувству, с которым связано все лучшее, яркое и значительное:

              Днем луна, словно облачко бледное,

              Чуть мелькнет белизною своей,

              А в ночи – перед ней, всеподобною,

              Гаснут искры небесных огней.

                        («День прошел с суетой беспощадною»)

         А.Блок был уже с детства как бы подготовлен к встрече с поэзией Вл. Соловьева, в которой мотив преодоления тьмы был едва ли не главным мотивом. «Жизненных опытов» у поэта не было долго. Он жил в «благоуханной глуши», призванной оградить поэта от «грубой жизни». И здесь складывался его характер – замкнутый, самоуглубленный, склонный к бездейственному мечтательству.

         Отсутствие «жизненных опытов» приводило к тому, что гипертрофированное, самодовлеющее и решающее значение приобрели смертные видения, сны, фантазии – пока еще наивные и сказочные. Вспоминая это время, поэт в автобиографии пишет: «Мистика, которой был насыщен воздух последних лет старого и первых лет нового века, была мне непонятна, меня тревожили знаки, которые я видел в природе, но все это я считал «субъективным» и бережно оберегал от всех».

         Осмыслить эти знаки, эти сны, мечты, фантазии, мистические медитации помог поэту философ-идеалист Древней Греции Платон, трактовавший все реально существующее как отражение некоей идеальной сущности, мира идей. Платоновская идея двойственности мира, подкрепленная поэзией Вл. Соловьева, которая, как признавался Блок, «овладела» «всем существом» его, стала главной опорой лирического творчества.

         Отношение Блока в период «Стихов о Прекрасной Даме» к Соловьеву восторженное. Именно к этому периоду относится наибольшее употребление цитат и использование строк из стихотворений эпиграфом своих произведений.

         В шести томах поэта я выделила такие эпиграфы из стихов Соловьева:

эпиграфом к стихотворению «Предчувствую тебя. Года проходят мимо»

являются строки из стихотворения Вл. Соловьева «Зачем слова. В безбрежности лазурной…»